4
– Если память мне не изменяет, – начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, – то ты ученик знаменитого ученого и философа Гебера.
– Старик принимает меня за кого-то другого, – подумал сын стекольщика и сказал: – Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.
– Давно-ли ты оставил своего благородного учителя? – продолжал старик.
– Недавно, – отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, – недавно, всего лишь года два тому назад.
– Года два тому назад? – вскрикнул астролог, – это странно. Гебер уже 8 лет как умер.
– Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение – сказал странник, – потому что вы, несмотря на то, что я оказал вам уважение, которое я питаю ко всем лицам старческого или дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.
– Странник, – отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, – тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме того, тебе, как ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновенье есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.
– Не совсем, – отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, – не совсем. Мое исчезновенье есть прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему ремеслу.
– Непонятно, – сказал старик, – значит, твоему отцу были известны эти тайны?
– Мой отец, – начал сын стекольщика, – был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни.
– Фауст? – сказал старик, – не помню.
– И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к моему открытию.
– Что же ты ищешь?
– Осязаемое ничто.
– Осязаемое ничто? – повторил старик, – но что значит осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
– Я ищу его, – отвечал странник, – для того, чтобы убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
– Известно-ли тебе – с глубоким убежденьем начал старик, – что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
– Имею, – отвечал сын стекольщика, поднимая руку и ощупывая голову, – имею. Я ее осязаю.
– Осязаешь?
– Осязаю, – сказал сын стекольщика и задумался надолго.
Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
Вечером же старик сказал сыну стекольщика:
– В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит твои шаги по отысканию искомого.
