На закате караван остановился в холмистой местности, покрытой редкой травой и кустарником. Под копытами клубилась мелкая пыль.
Эверард помог опустить Сандовала на землю. Глаза навайца были закрыты, лоб сух и горяч. Сухие губы что-то бормотали в бреду. Единственное, что мог Эверард для него сделать – это смочить губы водой из мокрого платка.
Монголы оживились. Они избежали двух больших опасностей, а других пока не предвиделось, и гордость переполняла их. Слышались громкие крики, кумыс лился рекой.
Эверард с Сандовалом оказались примерно в центре лагеря. Два стражника с поднятыми луками сидели в нескольких шагах от патрульных, игнорируя все вопросы. Они лишь по очереди вставали со своего места и подбрасывали ветки в костер. Постепенно голоса вокруг стихали, люди укладывались спать. Где-то завыл койот. Эверард тщательно укрыл Сандовала попоной – становилось очень холодно. Он поплотнее завернулся в свою скудную монгольскую одежду и пожалел, что они не оставили ему даже трубку. Внезапно рядом под чьими-то шагами зашуршала земля. Стражники мгновенно выхватили из колчанов стрелы, наложив их на тетиву. В свете костра показался сам Токтай с непокрытой головой. Воины низко поклонились и исчезли в тени. Эверард взглянул на монгола и опять опустил голову. Нойон некоторое время молча смотрел на раненого. Наконец он произнес:
– Не думаю, что твой друг доживет до следующего заката…
Эверард кивнул.
– Разве у вас нет чудодейственных лекарств? – спросил Токтай. – В ваших седельных сумках мы нашли много странных вещей.
– У меня с собой только средство от заразных болезней и против боли, – машинально ответил Эверард. – С проломанным черепом его надо везти к искусным врачам.
Токтай присел, протянув руки к огню.
– Жаль, что у меня нет лекаря.
– Вы можете отпустить нас, – безнадежно сказал Эверард. – Моя повозка, которая осталась у предыдущего лагеря, может отвезти его к врачу.
– Но ты же знаешь, что я не могу этого позволить! – в голосе его прозвучало нечто вроде жалости. – В конце концов, о Эбурар, не я первый начал.
Это была правда, и Эверард промолчал.
– Я больше не сержусь на тебя за это, – продолжал Токтай. – И все еще хочу быть вашим другом. Если бы это было не так, я давно бы сделал привал на несколько дней и выпытал бы у вас все, что вы знаете.
Улыбка Токтая напоминала волчий оскал.
– Вы мне можете быть очень полезны как заложники. Мне нравится ваше самообладание. И я подозреваю, что вы не принадлежите к народу этой южной страны. Я думаю, что вы – странствующие шаманы. А еще вы сами хотите завоевать это южное государство и не желаете, чтобы чужеземцы вам мешали.
Токтай сплюнул в огонь.
– У нас есть много сказок, в которых храбрый герой обязательно побеждает злого волшебника. Почему и я не могу этого сделать?
Эверард вздохнул.
– Скоро ты, нойон, поймешь, почему.
Он удивился, если бы узнал, насколько справедливы были его слова.
– Ну-ну! – Токтай похлопал его по спине. – Не можешь ли ты хоть немного раскрыть свои секреты? Между нами нет крови. Будем друзьями!
Эверард молча указал пальцем на Сандовала.
– Признаю, мне стыдно за это, – сказал нойон. – Но, согласись, у меня не было другого выхода. Он оказал сопротивление слуге великого хана! А теперь забудем об этом и выпьем, Эбурар. Я пошлю человека за бурдюком.
Патрульный брезгливо скривил губы.
– О, ваш народ не любит кумыс? Но больше у нас ничего нет. Ягодное вино мы выпили еще в море.
– Разреши мне тогда выпить своего виски… – Эверард взглянул на Сандовала и отвернулся от костра, стараясь скрыть свое волнение.
Боже мой, ведь это можно использовать!
– Что?..
– Это вино нашего народа. Оно лежит в седельных сумках.
– Гм… – Токтай заколебался. – Пойдем, ты достанешь его на моих глазах.
Эверард, сопровождаемый Токтаем и стражниками, пошел к лошадям, пробираясь через кустарник и спящих вповалку воинов. Вскоре при свете горящего факела он стал осторожно разбирать свои вещи. Мышцы на спине патрульного напряглись, словно чувствуя направленные на него наконечники стрел. Он вернулся к костру с двумя флягами шотландского виски.
Присев на землю, Токтай внимательно следил, как Эверард наливает в колпачок виски, а потом осторожно понюхал жидкость.
– Странно пахнет, – пробормотал он.
– Хочешь попробовать? – Эверард протянул ему флягу.
Шанс был один из миллиона. Эверард отчаянно хватался за соломинку. Ни о чем другом он не мог думать – рядом лежал умирающий товарищ.
Монгол еще раз опасливо втянул носом воздух, глянул на Эверарда и решительно поднес фляжку к своим губам.
– Уоо-оо-оо!!!
Эверард еле успел поймать отброшенную в сторону флягу. Багровый Токтай задыхался и плевался. Один из стражников моментально натянул тетиву, а другой прыгнул к Эверарду и вцепился в его плечо. Со свистом вылетела из ножен сабля Токтая.
– Это не яд! – поспешно воскликнул патрульный. – Просто вы к такому не привыкли. Смотрите, я спокойно пью это сам.
Токтай махнул стражникам, и те нехотя отошли. Нойон сквозь выступившие слезы смотрел на Эверарда.
– Из чего вы это делаете? – спросил он хрипло. – Из драконьей крови?
– Примерно.
У Эверарда не было никакого желания объяснять суть процесса перегонки.
– Так что лучше пей свое кобылье молоко…
– О! От твоей драконьей крови делается тепло, как от перца, – Токтай почмокал губами и протянул руку. – Дай мне еще.
Эверард сидел, не двигаясь.
– Ну?! – проревел монгол.
Патрульный покачал головой.
– Я же говорю, что это зелье слишком крепко…
– Что? Да как ты смеешь!
– Ладно-ладно, вся ответственность будет на тебе. Но я честно предупреждаю, и твои воины тому свидетели, завтра ты будешь нездоров.
Токтай, не слушая его, приник к фляжке и сделал несколько добрых глотков.
– Ерунда. Я просто сначала не был готов. Теперь пей ты.
Эверард пил, растягивая время. Токтай нетерпеливо ерзал на месте.
– Поторопись, Эбурар! Или нет, дай лучше мне другую флягу.
– Хорошо. Ты здесь хозяин. Только не пей столько же, сколько я. Ты не сможешь.
– То есть как это не смогу?! В Каракумах я перепил двадцать человек! И не каких-нибудь там китайцев – это были великие монгольские воины.
Токтай сделал еще несколько долгих глотков. Эверард, напротив, пил осторожно. Но нервы у него были напряжены настолько, что по действию виски оказалось не крепче воды. Пора было форсировать события. Он протянул свою флягу ближайшему стражнику.
– Возьми, согрейся. Ночь холодна, а вам еще долго не спать.
Токтай, уже слегка осоловелый, поднял голову.
– Какая хорошая вещь, – рассуждал он. – слишком хорошая для… – но, взглянув на своих воинов, замолчал. При всей жестокости и абсолютизме монгольской империи ее военачальники делили все радости и невзгоды со своими подчиненными.
С упреком взглянув на Токтая, стражник поднес фляжку к губам.
– Полегче, – сказал Эверард. – От этого может закружиться голова.
– У монголов никогда не кружится голова, – объявил нойон, вливая в себя очередную порцию. – Мы крепки, как бронза.
– В этом и несчастье монголов. Такой крепкий, что никак не можешь напиться…
Первый воин, облизнувшись, с сожалением протянул флягу своему напарнику и вернулся на пост. Токтай сделал еще глоток и поднялся на ноги.
– Да, это было прекрасно. А теперь, Эбурар, ложись спать. Отдайте ему флягу, воины.
Эверард напрягся, лихорадочно соображая, что делать дальше.
– Спасибо, я с удовольствием выпью еще перед сном, – сказал он. – Я рад, что ты все-таки понял – оно слишком крепко для вас.
– Чтот-тыс-каз-зал? – Токтай уставился на него мутными глазами. Для-мнглов-нчго-н-быва-ат-слшком-крпко! Н-для-мнглов!
Он покачнулся, пытаясь вновь поднести флягу ко рту. Первый стражник между тем вновь лихорадочно присосался к живительной влаге, словно опасаясь, что потом будет слишком поздно. Эверард судорожно вздохнул.
В конце концов, это могло и не получиться. Могло…
Вне всякого сомнения, эти храбрые вояки могли пить кумыс, вино, пиво, мед, квас – любой напиток этой эпохи. Но беда была в том, что крепость этих жидкостей не превышала 24 градуса. Хорошее шотландское виски – совсем другое дело. Если пить его как пиво, или даже как вино, можно попасть в беду. Опьянеешь намного скорее, чем поймешь это и вскоре свалишься без сознания.
Эверард потянулся за флягой, в которую вцепился один из воинов.
– Дай сюда, – сказал он. – А то мне ничего не останется.
Не обращая на него внимания, монгол глотнул еще раз и передал флягу товарищу. А когда Эверард встал, чтобы забрать флягу, тот ударил его в живот. Эверард упал на спину и услышал пьяный хохот монголов. Шутка была так хороша, что по этому поводу было решено выпить еще.
Эверард первый заметил, что Токтай уже дошел до нужной кондиции. Храбрый военачальник из сидячего положения, перевалившись на бок, незаметно перешел в лежачее. На губах его играла бессмысленная улыбка.
Нервы Эверарда были напряжены до предела. Первый стражник свалился минутой позже. С трудом он отполз от костра и стал выдавать обратно свой ужин. Другой, судорожно икая, встал, и еле держась на ногах, поднял саблю.
– Ты к-кто? – проблеял он. – Т-ты отравил нас, п-предатель!
Эверард, не раздумывая, перепрыгнул костер и, прежде чем второй стражник понял, в чем дело, навалился на Токтая. Завывая, воин бросился вперед. Эверард выхватил саблю нойона. Ему не хотелось убивать почти безоружного человека: он лишь выбил у него из рук оружие и ударил кулаком в подбородок. Монгол тяжело рухнул на бок и успокоился на ближайшие несколько часов.
Эверард помчался прочь от костра. Проснувшиеся воины окликали его. Он услышал топот копыт: воин, стороживший лошадей, поскакал узнать причину шума.
Кто-то почти рядом с ним раздул тлеющую ветку и стал светить вокруг. Эверард упал на живот и прижался к земле. Воин прошел в метре от его головы, но не заметил беглеца.
Когда огонь удалился, патрульный вскочил и бросился в темноту. Сзади слышались крики, проклятия и ругань, по которой можно было понять, что они обнаружили нойона и двух стражников.
Эверард изо всех сил бежал к лошадям.
Весь "подвижной состав" был тщательно стреножен и охранялся. Один из воинов, увидев его в потемках, поскакал ему навстречу. Резкий голос спросил:
– Что случилось?
Эверард ответил самым высоким голосом, на который он только был способен:
– Атака на лагерь!
Это было попыткой выиграть время, пока всадник не узнал его и не выпустил стрелу. Затем Эверард прыгнул, схватил лошадь за уздечку. Часовой с диким воем выхватил саблю. Патрульный уклонился и легко парировал удар. Потом он сделал ответный выпад и оставил саблю Токтая в теле противника, ранив его в бедро. Оттолкнув монгола, он вскочил на лошадь, тотчас увидев, что навстречу ему скачет еще один всадник. Услышав характерный звон тетивы, Эверард нагнулся, и вовремя – там, где только что была его голова, просвистела стрела. Под непривычной тяжестью украденная лошадь встала на дыбы. Эверард потерял целую минуту, пытаясь совладать с ней. Лучник мог убить его со второй попытки, но, к счастью, его лошадь проскакала по инерции, и монгол промахнулся в темноте. Прежде, чем он смог повернуть лошадь, Эверард уже скрылся в ночи.
Он подъехал к пасущемуся табуну, снял с украденной лошади аркан и поймал еще одного скакуна. Перерезав путы на его ногах, он повел коня за собой. Проехав несколько метров, Эверард оглянулся. Погони еще не было. И неудивительно – сначала им нужно было прийти в себя, оставшись без начальника. Хотя…
В темном небе засверкали первые зарницы. Он придержал скакуна. Теперь не было нужды торопиться. Это будет Мэнс Эверард… который вернулся к машине времени и забросил ее к югу в пространстве и назад во времени.
Патруль запрещал им помогать себе таким образом. Слишком велик был риск замкнуть собой круг или перепутать прошлое с будущим.
Но сейчас им придется посмотреть на это сквозь пальцы. И даже обойтись без единого упрека. Потому что все это – для спасения Джека Сандовала, а не Мэнса Эверарда. Я жив, здоров и уже свободен. Кроме того, я могу запутать погоню в горах, которые знаю лучше, чем монголы. Это путешествие во времени назад – только для спасения жизни моего товарища…
Кроме того, как это ни горько, в чем же заключается наше задание, как не в самом проведении линии будущего, вернувшегося создать свое прошлое? Без нашего вмешательства монголы легко могли населить Новый Свет, и тогда бы никого из нас вообще не было.
Небо было беспредельным и черным. Не мерцала ни одна звезда. На мгновение сквозь просвет в облаках показалась Большая Медведица. Гулко стучали копыта лошадей. Никогда еще Эверард не чувствовал себя таким одиноким.
– Что мне делать? – спросил он темноту. Но лишь лошади всхрапывали в сыром воздухе.
Ответ пришел сам собой. Эверард немного расслабился и, откинувшись в седле, продолжил свой путь. Он хотел хорошенько все обдумать. То, что он решил сделать, оказалось не таким уж страшным, как он думал вначале.
Токтай и Ли Тай Чунг никогда не вернутся домой. Но не потому, что они погибнут на море или в лесах. Они не вернулись потому, что посланник небес убил громом всех их лошадей и спалил молниями корабли, стоящие в устье реки. Ни один китайский матрос не осмелился выйти в океан на тех утлых суденышках, которые им удалось здесь соорудить; ни один монгол не рискнул отправиться на родину посуху. Экспедиция осядет здесь, люди возьмут себе в жены индейских женщин и доживут свою жизнь в покое. Чинук, тлингит, нутка – все потлахские племена были прекрасными охотниками, рыболовами, умели строить просторные каноэ… Что ж, монгольский нойон и даже китайский ученый принесли больше пользы, смешавшись с индейцами, чем если бы покорили их…
Эверард кивнул сам себе. Оставим это…
Ему было тяжело думать, что люди его собственной эпохи нимало не отличаются от кровожадного завоевателя Токтая. Даже эти далекие супермены оказались отнюдь не идеалистами. Они не только хранят безопасность истории, текущей задолго до их появления, но и вмешиваются в нее, чтобы создать собственно прошлое… которое при ином порядке вещей могло бы быть гораздо лучше.
Только не надо думать о том, было ли когда-нибудь "настоящее положение вещей". Только не надо об этом думать… Просто смотри на длинную дорогу будущего, по которой должно пройти человечество, и говори себе, что ты находишься в громадном одиноком городе, где есть места получше, а есть и похуже.
– Может быть, это игра краплеными картами. Но это единственно возможная игра в этом городе…
Эверард выкрикнул это, и его голос далеко разнесся над тем огромным пространством, которое ему предстояло одолеть. И он пришпорил коня…
DELENDA EST *
* – <Должен быть разрушен (лат.) знаменитая фраза римского сенатора
Катона-старшего о Карфагене, которой
он заканчивал любую речь в сенате.>
