28 июля, четверг.
Около трех часов дня Батч Дуган проснулся в Дерри в собственной постели. Он сел на кровати и спустил ноги на пол. Он чувствовал себя крайне невыспавшимся. Одежда, в которой он накануне ездил в Хейвен, лежала на стуле. Из нагрудного кармана рубашки торчала авторучка. Ему была нужна эта авторучка. Это единственное, что он сейчас понимал.
Он подошел к стулу, взял авторучку, уронив при этом рубашку на пол, сел на стул и несколько минут невидящим взглядом смотрел в потолок.
Батча затащили в сарай Бобби Андерсон, и только незначительная часть его вышла оттуда наружу. Он потерял память и частично рассудок. Он не мог бы сказать, как звучит его второе имя, и не помнил, как доехал домой на арендованном Хиллменом автомобиле. И еще ему в голову стали приходить разные идеи.
Он подтянул к себе лист бумаги и начал писать:
"Во вторник вечером я говорил людям, что не могу поехать на ее похороны, потому что болен. Это было правдой. Но причина болезни не желудок. Я хотел предложить ей выйти за меня замуж, но боялся, что она мне откажет. Если бы я решился тогда, она, возможно, была бы жива. С ее смертью жизнь для меня теряет всякий смысл.
Прошу простить меня за мою слабость."
Он перечитал написанное и поставил подпись: "Энтони Ф.Дуган." Затем он отложил ручку и записку и некоторое время сидел, глядя в окно. К нему приходила идея.
Его последняя идея.
Он встал и направился в туалет. Там на полочке хранилось его табельное оружие – "магнум". Он взял его, вернулся к столу и снова сел. Подумав мгновение, он проверил, заряжен ли пистолет, потом взвел курок, приставил дуло к виску и выстрелил.
Первая полоса, Бангор, "Дейли Ньюс", пятница, 29 июля.
ВНЕЗАПНОЕ САМОУБИЙСТВО ПОЛИЦЕЙСКОГО В ДЕРРИ
автор Джон Леандро
Офицер Энтони "Батч" Дуган из полиции Дерри в четверг утром застелился из служебного револьвера. Его смерть потрясла Дерри, где на прошлой неделе уже исчезли двое полицейских…
30 июля, суббота.
Гарднер сидел в лесу на пеньке, с жадностью поедая сэндвич. На другом бревне сидел Джон Эндерс, учитель местной начальной школы. Эндерс был не приспособлен к тяжелой работе, поэтому, хотя был еще только полдень, он выглядел взмыленным и уставшим, почти обессилевшим.
Эндерса прислали на смену Бобби Тремейну. Никто из жителей Хейвена не мог долго находиться возле корабля. Вот и у Тремейна через два дня выпали оставшиеся зубы, а сам он начал напоминать ходячий скелет.
Тем не менее работа двигалась. Корабль был выкопан настолько, что в тени его мог спрятаться весь дом Бобби.
Несколько недель назад они с Бобби дошли до места, где корабль вклинился в скалистый участок. Выкопать скалу не удалось, и Гарду пришел в голову план взорвать почву. Сейчас он как раз собирался привести этот план в действие.
Доев, он вытер рукавом губы и медленно направился к скале. Он обвязал ее бикфордовым шнуром, а у подножья сложил горкой динамит. К концу шнура он прикрепил радиоприемник, и, конечно, батарейки.
В душу его понемногу закрадывался страх. Но в нем также жила надежда, которая помогала ему действовать, дышать, жить.
В карман рубашки он положил радиопередатчик и жестом предложил Эндерсу следовать за ним.
Конечно, они давно поняли, что без него, Гарда, у них ничего не получится. Тремейн был сильным, здоровым парнем, но продержался всего два дня. Эндерс здесь сегодня последний день, и на смену ему обязательно пришлют кого-нибудь еще. Чтобы помогал и одновременно следил за Гардом.
С Бобби все в порядке.
Черт знает, где она находится, но если бы она умерла, его тоже давно убили бы.
Внезапно ему в голову пришла одна мысль: Бобби ходила в сарай вместе с остальными. Тремейн и Эндерс никогда там не были… и во всяком случае, ты этого не видел. Возможно, в этом их отличие.
Интересно, что же там такое? Десять тысяч ангелов, пляшущих на булавочной головке? Тень отца Гамлета? Оле-Лукойе? Что?
Он не знал.
Тем временем они с Эндерсом подошли к краю выкопанной ямы; Гард дал Эндерсу в руки один конец веревки, а другим обвязался вокруг талии и начал осторожно спускаться вниз.
Его ноги коснулись дна ямы.
– Я уже внизу, – крикнул он.
На краю ямы показалось маленькое сморщенное лицо Эндерса. Еще Гарднер видел краешек голубого неба. Как бы с ним не начался приступ клаустрофобии, – подумал он. В ушах тихонечко звучала музыка.
Под ногами что-то хлюпало. Вода.
– Спускай шланг!
– …что? – раздалось сверху.
Ни одна из ваших прекрасных идей не стоит и половины того, что знаю, умею и могу предложить я. Почему все эти болваны думают о пришельцах, как только немного научились читать мысли?
– Шланг! – заорал он. – Опускай шланг, болван!
– …лад…но…
Гарднер ждал, пока опустится шланг, а сам рассматривал корабль. О, если бы все это, включая корабль, могло оказаться сном!
Где Бобби, Гард? Она умерла?
Нет, он так не думал. Он понимал, что она сильно, тяжело, возможно безнадежно больна. В среду с ней что-то случилось. Она была ранена… больна… что-то в этом роде.
Но они не говорят об этом.
Бобби Тремейн: Бобби? С ней не случилось ничего плохого, мистер Гарднер. Она вернется в свое время. Ей нужен отдых. Вы знаете это лучше, чем кто-либо другой.
Звучит это просто здорово. Так здорово, что парнишка Тремейн, кажется, и сам поверил в то, что говорит.
Он вспомнил свой визит к тем, кого в уме называл Людьми из Сарая, к которым он пришел, чтобы понять, что случилось с Бобби.
Ньют Беррингер: Скажу тебе попросту: не твоего ума это дело, парень. Ты еще скажи, что мы – это далласская полиция.
И все они после его слов рассмеялись Гарду в лицо. Они – далласская полиция. Ха-ха-ха!
Наконец спустился шланг, взятый в пожарном управлении, длиной не менее семидесяти футов. Он на самом деле был предназначен подавать воду, а не откачивать ее, но его функция была изменена с помощью вакуумного насоса.
Эндерс опускал его слишком торопливо. Конец болтался из стороны в сторону, периодически цепляясь за корабль. Гарднеру это совсем не нравилось.
Боже, лучше бы я не просил его делать это.
Почему он не может делать это нормально?
А ведь я мог бы поступить иначе. Тогда в Аркадия-Бич я ведь мог прыгнуть в океан! Разве нет?
Мог. Ты и сейчас можешь убить себя и доставишь этим огромную радость хейвенским проходимцам. Думаешь, ты им здесь нужен? Если бы не Бобби, тебя бы давно здесь не было… Если бы она не стояла между тобой и ими…
Наконец шланг достиг уровня земли. Гард ухватился за него, опустил конец в воду и крикнул:
– Включай насос!
– …что?..
Боже правый, – подумал Гард.
– Начинай откачивать воду! – что есть сил крикнул он и в этот момент почувствовал, что голова его как бы раскалывается на две части. Он закрыл глаза.
– …ла…дно…
Когда он открыл глаза, Эндерс исчез.
Гарднер дернул за конец шланга. Вода медленно, почти незаметно стала втягиваться в него. Вода. Много воды. Какое-то подземное озеро. Уровень воды постепенно понижался. Наконец в шланге прозвучал звук, который бывает, когда в стакане воды размешиваешь соду. Пусто. Шланг откачал всю воду.
– Выключай!
Эндерс выглянул сверху и снова исчез. Через несколько секунд шланг прекратил вибрировать и стал подниматься вверх.
Теперь пришла очередь скалы. Гард достал из кармана радио и аккуратно положил его на дно ямы. Он был уверен, что взрыв не повредит обшивку корабля. С чертовым кораблем ничего не случится.
Он встал на ноги, дернул за веревку и крикнул:
– Поднимай меня!
Никакой реакции.
– ПОДНИМАЙ МЕНЯ, ДЖОННИ! – заорал он.
Опять никакой реакции.
Вот он, способ избавиться от тебя, Гард.
– ЭНДЕРС! ЭЙ, ДЖОННИ!
Никого.
Гард взглянул на часы. Прошло три минуты.
Вот так. Все ушли. Остались только ты и корабль. Ты и призрак.
– …еще не собрался?
Он так быстро запрокинул голову, что чуть не вывихнул шею:
– Я собрался еще пять минут назад, болван! Вытаскивай меня, пока все здесь не взлетело на воздух!
Губы Эндерса комично вытянулись в трубочку, он вновь исчез, и Гард почувствовал, что веревка, привязанная к его поясу, натянулась. Тогда он принялся карабкаться наверх.
Добравшись до края ямы, он подтянулся на руках и быстрым шагом подошел к Эндерсу.
– Прости, – смущенно улыбнулся Эндерс. – Я почему-то решил, что без твоей команды…
Гарднер ударил его. Эндерс отлетел в сторону и упал на землю. И хотя Гарднер не умел читать мысли, он почувствовал, что каждый житель Хейвена сейчас прислушивается к происходящему возле корабля.
– Ты собирался оставить меня внизу, мерзавец, – сказал он. – Если ты или кто-нибудь другой в этом городишке еще раз повторит это, то лучше никогда больше не пытайтесь приблизиться к этому месту. Все слышат меня?
Эндерс нашарил рукой слетевшие очки, нацепил их на переносицу и встал на ноги.
– Мне кажется, ты не знаешь, о чем говоришь, – сказал он.
– Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. Слушай, Джонни. И ты, и все остальные, которые сейчас слушают нас, а я думаю, что так оно и есть. Я намерен первым попасть туда. У меня есть некоторые соображения на этот счет. Пальма первенства будет принадлежать мне хотя бы потому, что я единственный в этом городе, кто еще не свихнулся окончательно. У меня есть свои соображения. Вы меня хорошо поняли?
Эндерс смотрел на него, но Гард знал, что он сейчас прислушивается к тому, что говорят другие голоса. Гард ждал их решения. Но он был слишком зол, чтобы нервничать.
– Хорошо, – сказал наконец Эндерс. – Возможно, ты прав. Мы считаем, что ты имеешь право попасть туда первым и что у тебя могут быть свои… как это ты назвал?..
– Это называется "соображения". Постарайся запомнить это слово. – Он сделал шаг назад. – Соображения, Джонни. Запомни. Все вы – запомните. Если не из-за меня, то хотя бы ради Бобби.
Они стояли друг против друга, глядя друг другу в глаза.
Если Бобби умрет, то никакие твои соображения не будут стоить и выеденного яйца.
– Пойдем, Джонни, – сказал он. – Пора заняться делом, или, как сказано в писании, пришло время разбрасывать камни. Если даже Сталин и Рузвельт сумели объединиться, чтобы победить Гитлера, то мы уж наверняка сумеем все вместе выкопать эту штуку из земли. Что ты сказал?
Эндерс не сказал ничего, но, помедлив секунду, он взял руку Гарднера и пожал ее.
Они отбежали на достаточно большое расстояние, откуда их не могло задеть взрывной волной, и Гарднер, взглянув на Эндерса, еще раз внушительно повторил:
– Помни, Джонни. Соображения. Сегодня это – ключевое слово.
Не говоря ничего, Джон Эндерс кивнул.
Воскресенье, 31 июля.
Генри Бак, известный свои друзьям под прозвищем Хэнк, присоединился к завершающей фазе всеобщего сумасшествия в Хейвене в четверть двенадцатого утра в воскресенье.
Люди в Хейвене стали не просто безмозглыми – скорее они могли бы называться сумасшедшими.
Живя по законам "превращения", весь город стал напоминать газовую камеру, ждущую, чтобы кто-нибудь поднес к ней зажженную спичку. Такой спичкой и стал Хэнк Бак.
Хэнк был на протяжении многих лет карточным партнером Джо Паульсона. Он и Питс Барфильд каждый четверг собирались у Джо дома. Это их визиты так не любила Бекки Паульсон.
Хэнк давно затаил злобу на Питса и, чем больше он думал об этом, тем яростнее желал возмездия. Дело в том, что Барфильду все годы поразительно везло. Если бы они не были так давно знакомы, можно было подумать, что тут не обошлось без шулерства.
А может быть, он все же подтасовывал карты? Чем больше Хэнк думал, тем больше склонялся к тому, что по-другому и быть не могло. А с тех пор как в городе начались массовые "превращения", мысль о шулерстве партнера переросла в навязчивую идею.
В воскресенье Хэнк достиг пиковой точки. Утром люди увидели, что он направляется к дому Питса, и, прочитав его мысли, обнаружили, что в кармане у него лежит пистолет.
Он застал Питса врасплох. Тот как раз выпил кофе и приготовился почитать газеты. От неожиданности он слетел со стула:
– Эй, Хэнк! Что…
Хэнк прицелился в него из пистолета. Это был сувенир на память о службе в армии, когда он служил в Корее.
– Я собираюсь пристрелить тебя, болван. Как тебе это понравится?
И он уже почти нажал на курок, когда вдруг его осенила "идея". Он сунул руку в карман и достал пару маленьких наушников. Подойдя к радиоприемнику, он что-то сделал внутри него и присоединил к нему наушники. Питс испуганно озирался по сторонам. Как на грех, рядом не было никого, кого можно было бы позвать на помощь.
Хэнк протянул наушники Питу:
– Надевай! Считаю до пяти!
– Хэнк, я не…
– Раз… два… три…
– Хорошо! Хорошо! Я делаю это! Я надеваю!
Он надел наушники. Все еще целясь в него, Хэнк начал крутить ручку настройки, включив при этом громкость на полную мощность.
Питс начал стонать. Его губы задрожали, лицо побелело. Он почувствовал, что сходит с ума. Казалось, звуки сотрясают все его тело. Потом он почувствовал, что перед ним открывается какой-то воздушный туннель, из которого доносится слабый детский голосок. Несмотря на боль в голове, он поднял изумленный взгляд на Хэнка.
Голосок прозвучал вновь:
– …хилли…
Хэнк замер. Он тоже услышал. Голос был чем-то знаком ему. Что-то…
– …до сих пор? Я хочу домо-о-ой!..
В душе Хэнка волной поднялось какое-то странное чувство, как будто он нашел…
– …пожалуйста, здесь тяжело дышать…
Черт бы тебя побрал, – подумал Хэнк.
– Хилли-и-и-и-и-и-и…
Хэнк нащупал кнопку "Стоп". Внезапно все прекратилось. Только почему-то расколовшийся надвое стул, на котором перед этим сидел Питс, лежал на асфальте. Точнее, лежала только его половина. А вторая… Ее нигде не было видно. Где-то неподалеку звякнуло разбитое окно…
Так заканчивался в Хейвене июль.
Понедельник, 1 августа.
Джон Леандро из газеты "Дейли Ньюс" разговаривал со свои коллегой Давидом Брайтом.
Если бы хейвенский внутренний круг – те, кто предпринимал походы в сарай Бобби Андерсон, – могли слышать, что сейчас говорит Леандро, его дни, а возможно и часы, были бы сочтены.
– Я собираюсь исследовать Хейвен, – говорил он. – Все интересное, что происходит в последнее время, начинается там. В Хейвене исчезает ребенок, в Хейвене погибает женщина; Роудс и Габбонс не возвращаются из Хейвена. Дуган кончает жизнь самоубийством. Почему? Потому что он любил женщину по имени Мак-Косленд, которая жила в Хейвене.
– Не забудь также старика, который рассказывал тебе про исчезновение внука. Кажется, теперь я начинаю ему верить…
– Так что же это такое? – драматично спросил Леандро. – Что происходит в Хейвене?
– Есть один интересный доктор, – лениво потягиваясь, сказал Брайт, думая в это время о старом Иве, – доктор Фу Манчу. Что-то я помню о нем с детства. О нем и о зеленых человечках из космоса… Может быть, в Хейвене заключен альянс доктора и человечков?! Ладно, шучу, – добавил он, увидев вытянутое лицо собеседника. – Что-то плоховато у тебя стало с чувством юмора.
Леандро встал:
– В пятницу у меня начинается отпуск, и я собираюсь прокатиться в Хейвен. Если хочешь, присоединяйся.
– Посмотрим. Но ты, если поедешь сам, не забудь надеть эти твои специальные часы.
– Какие часы? – сердито спросил Леандро.
– О, ты отлично знаешь. Те, которые посылают ультразвуковой сигнал, который может зафиксировать здесь один человечек, – Брайт продемонстрировал при этом свои собственные часы. – Они делают так: зиииииииии.
– Это глупая шутка. А ты – величайший циник в мире, – и Джон Леандро поднял бокал:
– Давай лучше выпьем за цинизм – самую конструктивную жизненную позицию.
Вторник, 2 августа.
Их было шестеро, тех, кто собрался в полдень в конторе Ньютона Беррингера. Было уже около четырех, но часы на башне – часы, сквозь которые легко могла пролететь птица, если бы в Хейвене осталась хоть одна птица, – упорно показывали пять минут третьего. Вся шестерка на определенном этапе побывала у Бобби в сарае: Эдли Мак-Кин, Дик Аллисон, Киль, Хейзел и Френк Спрус.
Они безмолвно обсуждали несколько важных событий.
Она все еще жива, – телепатировал Ньют, – но никто ничего, кроме этого, не знает. Она не выходила из сарая. В любом случае, когда это случится, мы об этом узнаем.
Особенно серьезно они обсудили то, что произошло с Хэнком Баком и что он и Питс услышали из другого мира. Все они прекрасно могли прочитать самые затаенные мысли Хэнка, и они знали мотивы, по которым он хотел убить Питса. Но он был, в сущности, безвреден, и поэтому у него только конфисковали модернизированное им радио, запретив когда-либо делать еще что-нибудь в этом роде… а также забыть, чей голос он слышал. С Питсом было проще: после сеанса он окончательно сошел с ума и не мог бы связно рассказать, что же случилось.
Голос.
Он, безусловно, принадлежал Давиду Брауну, – сказал Френк Спрус. – У кого-нибудь есть другое мнение?
Другого мнения не было ни у кого.
Давид Браун был на Альтаире-4.
Никто точно не мог бы сказать, где находится Альтаир-4 или что такое Альтаир-4, но это не имело значения. Скорее всего, Альтаир-4 был неким местом в космосе, где хранились самые разные вещи. Туда-то и сумел каким-то образом отправить Хилли Браун своего брата Давида.
Хейзел поинтересовалась, можно ли извлечь Давида оттуда.
Долгое задумчивое молчание.
(да, возможно, да)
Эта последняя мысль не принадлежала кому-нибудь одному, это был плод деятельности коллективного разума.
(но зачем? зачем?)
Не выражая никаких эмоций, они смотрели друг на друга. Но они были еще способны внутренне ощущать эмоции.
Давайте вернем его, – безразлично сказала Хейзел. – Это доставит удовольствие Брайену и Мэри. И Руфи. Она этого очень хотела. А ведь все мы, как вы знаете, любили ее.
Нет, – возразил Эдли, и все посмотрели на него. Он впервые вступил в спор. Он выглядел смущенным, но тем не менее продолжал свою мысль. Каждая газета, каждая радиостанция не преминет рассказать историю "космического возвращения". Они считают, что он наверняка умер, умер не менее двух недель назад. Стоит ли привлекать такое повышенное внимание к этому событию?
Все присутствующие согласно закивали.
И потом, как предусмотреть, что он станет рассказывать?
Мы можем стереть его память, – сказала Хейзел. – С этим нет никаких проблем, а окружающие нормально воспримут его амнезию. Для нее есть причины.
(да, но дело не в этом)
Вновь зазвучали голоса, перебивая друг друга. Это была странная комбинация слов и чувств. Конечно, меньше всего хейвенцы хотели видеть в городе репортеров с кинокамерами. Да и башенные часы не стоило бы показывать лишний раз. Тогда многие поймут, что это не более чем галлюцинация. Нет, пусть уж Давид Браун останется там, где он есть. Ведь известно пока, что с ним все в порядке. Они знали очень мало об Альтаире-4, но они знали, что время там идет с другой скоростью и что год на земле – для Альтаира-4 только миг. Получается, что Давид только что попал туда. Конечно, он может умереть, его организм может быть поражен какими-нибудь неизвестными микробами, а возможна и просто смерть от шока. Но скорее всего этого не случится, а если и случится, то это, в конце концов, не очень важно.
Я чувствую, что, если мы заберем его оттуда, он может стать детонатором, – сказал Киль.
(как?)
(что ты имеешь в виду?)
Киль и сам не знал точно, что имеет в виду. Он только чувствовал, что не стоит возвращать Давида Брауна в Хейвен. Лучше было бы извлечь его из Альтаира-4 и отправить еще куда-нибудь. Тогда они выиграли бы немного времени. Время – это всегда проблема. Время для "превращения".
(не нужно, чтобы Мэри знала: она еще не зашла в своем "превращении" достаточно далеко, и не стоит ее расстраивать.)
Шестерка огляделась вокруг, глаза всех присутствующих округлились. Этот голос, слабый, но ясный, не принадлежал никому из них. Он принадлежал Бобби Андерсон.
– Бобби! – воскликнул Хэйзел. – Бобби, с тобой все в порядке? Как ты там?
Никакого ответа.
Бобби исчезла, в воздухе не осталось даже тени ее присутствия. Они растерянно смотрели друг на друга, изучая реакцию каждого из них на случившееся. Если бы они были сейчас не вместе, а поодиночке, можно было подумать, что голос Бобби – галлюцинация.
Ну, и как же мы скроем это от Мэри? – спросил Дик Аллисон почти сердито. – Мы не можем скрыть ничего ни от кого.
Ты не прав, – вмешался Ньют. – Можем. Не очень хорошо, наверное, но все же можем. Можем скрыть свои мысли, потому что
(потому что мы были)
(были там)
(были в сарае)
(в сарае Бобби)
(там мы научились слышать мысли)
(и начали "превращаться")
И понимание возникло между ними.
Мы должны вернуться немного назад, – сказал Эдли Мак-Кин. – Вернуться немного в прошлое.
– Да, – ответил Киль. – Мы так и сделаем.
Это были первые сказанные вслух слова, и они положили конец их беседе.
Среда, 3 августа.
В этот день Энди Бозмен сменил у корабля Эндерса. Воистину ни один из хейвенцев не мог проработать там больше двух дней. Другое дело – Гарднер. Его ни разу не потребовалось сменить. Казалось, он обладает каким-то повышенным иммунитетом к воздействию, оказываемому кораблем. Он мог делать что захочет и когда захочет, и никто не мог его остановить по той простой причине, что никто не мог узнать о его планах.
Бозмен почти желал смерти Бобби, потому что тогда они могли бы избавиться от Гарднера. Это, конечно, оттянуло бы для хейвенцев окончание работы, но они бы освобождено вздохнули.
И этот тип еще постоянно подчеркивает разницу между собой и всеми остальными!
– Смотри, Боззи, – сказал он сегодня, хотя Бозмен уже предупреждал его, что не любит, когда его зовут Боззи, – в чем отличие между мной и тобой: я не отмораживаюсь так, как ты. И я не боюсь…
– Какая разница, боюсь я или не боюсь, если мы копаем вместе с тобой? И заметь, я не требую за свою работу никакой награды. И прошу тебя, не называй меня Боззи!
Гарднер с иронией посмотрел на него:
– Да, я знаю, что тебе это не нравится.
Они как раз обходили корабль кругом. Горы земли возвышались по краям выкопанной ямы, образуя крутые склоны.
– Что ж, давай… – начал Бозмен.
Гарднер дернул его за руку:
– Шшшшшшш…
– Что такое?
– Разве ты не слышишь?
– Что я…
И тут он услышал. Свистящий звук, как будто где-то рядом закипел чайник со свистком. Бозмена обуял ужас.
– Это они, – прошептал он и повернулся к Гарду. Его губы дрожали. – Они не умерли, мы их разбудили… они выходят наружу!
– Явление Христа народу, – некстати пошутил Гарднер.
Свист усиливался, постепенно перерастая в гром. Силы оставляли Энди, и он упал на колени.
– Это они, это они, это они, – бормотал он.
Гарднер рывком поднял его на ноги.
– Это не призраки, – сказал он. – Это вода.
– Что? – Бозмен непонимающе смотрел на него.
– Вода! – повторил Гарднер.
И тут из ямы фонтаном брызнули струи воды, размывая свежевыкопанную землю.
– Вода, – слабым голосом повторил Энди. Он не мог этого осмыслить.
Гарднер ничего не ответил. Вода устремилась к небу, и в ее брызгах заиграла радуга. И еще он увидел в струях воды какие-то светящиеся полосы.
Это она, – подумал Гарднер, – это радиация. Она исходит от корабля. И я ее вижу! О Боже…
Внезапно земля под его ногами покачнулась. Вода заканчивала свою разрушительную работу, размывая остатки скалистой почвы. Напор ее становился все слабее, затем она и вовсе прекратила поступать из ямы. Радуга погасла.
Гарднер увидел, что теперь корабль полностью освободился от удерживающей его скалы. И он начал двигаться. Он двигался так медленно, что это можно было считать игрой воображения, но все это происходило на самом деле. Двигался корабль, двигалась тень, отбрасываемая им; гигантское судно бесшумно устремлялось к небу, наконец освобожденное…
И он хотел этого. Боже! Хорошо это или плохо, но он хотел этого!
Гарднер почесал в затылке, как бы обдумывая происходящее.
– Пойдем, – позвал он. – Пойдем, посмотрим!
И, не оглядываясь, он начал взбираться на холм.
Через секунду к нему присоединился Энди Бозмен. На его лице было написано разочарование.
– Все напрасно! – стонал он.
– Почему же, Боззи? Разве тебе не нравится…
– Заткнись! – заорал на него Энди. – Заткнись! Я ненавижу тебя!
Гарднер был близок к истерике. Он взобрался наверх и сел прямо на землю. Он думал о том, как эта штука столько столетий простояла, удерживаемая столь легко преодолимой преградой. Потом он вдруг начал смеяться. И даже когда Энди Бозмен вскарабкался наверх и ударил его кулаком в лицо, отчего Гард упал на землю, он не мог остановить этот смех.
Четверг, 4 августа.
Наступило утро, но до сих пор никто из хейвенцев не показывался. Приложив носовой платок к разбитому лицу, Гард решительно направился к стоящему во дворе Бобби грузовичку.
Ночью они опять приезжали, на этот раз на "кадиллаке" Арчинбурга, и заседали в сарае. Он видел, как они приехали и заходили туда. Когда кто-то из них закрыл дверь, Гард заметил сияющий зеленый свет, струящийся изнутри. Они зашли, забыв прикрыть за собой двери. Сейчас они были самыми сияющими людьми во всем штате Мэн, хотя и не могли видеть себя со стороны.
Интересно, – думал Гард, – может быть, когда они входят внутрь, они подвергаются какому-то воздействию, вызывающему экзальтацию?
Что с того, что я видел, как они входят туда? Ведь я так и не знаю, чем они там занимаются.
Он услышал шум подъезжающего грузовичка. Мотор заглох, и из кабины вылез человек. Он был незнаком Гарднеру. Тремейн, Эндерс, Бозмен… теперь еще вот этот.
– Мосс Фримен, – представился человек. – Приехал помочь тебе.
– Да, мне нужна твоя помощь, – медленно протянул Гарднер. И, отвечая на его вопросительный взгляд, пояснил:
– Я хочу, чтобы кто-нибудь наконец поцеловал меня в зад.
Пятница, 5 августа.
С 1960 года над Хейвеном не проходило ни одной линии самолетов гражданской авиации. Именно тогда был закрыт аэропорт в Бангоре. Только редкие военные самолеты пролетали иногда над городком. Потом все же правительство решило, что не использовать готовый аэродром в Бангоре – непозволительная роскошь, и там был создан испытательный полигон.
Участок над Хейвеном назывался квадратом Ж-3, и пролетающие мимо пилоты регулярно запрашивали сводку о состоянии неба в этом квадрате. Впрочем, то же самое предпринималось по отношению ко всему Альбиону, району Больших Озер и Бермудскому треугольнику. Так было заведено – и все тут.
В 1973 году здесь пропал самолет отряда "Дельта", совершивший перелет Лондон – Чикаго.
В 1974 году как раз над Хейвеном у большого самолета, совершавшего чартерный рейс Бангор – Лас-Вегас, отказал один мотор, и пилот с большим трудом дотянул лайнер до ближайшего аэропорта.
Еще один самолет пропал в 1975 году.
С 1979 года ни один коммерческий самолет не залетал в район Хейвена. Квадрат Ж-3 стал пользоваться дурной репутацией.
С 1982 года одна частная авиакомпания стала проводить регулярные исследования в месте, где случилось так много происшествий, но долгое время ничего странного не было обнаружено.
Пока 5 августа в небе над Хейвеном не оказался пилот Питер Бейли.
Бейли был пилотом, налетавшим около двухсот часов. Он больше всего на свете любил деньги и поэтому легко согласился, когда та самая частная авиакомпания предложила ему высокооплачиваемую исследовательскую работу. Опасности его волновали мало. Он целиком полагался на свою удачу и свой опыт. И действительно, по мастерству с ним мало кто мог потягаться.
У Бейли было немало друзей среди летчиков. С некоторыми он летал, за другими наблюдал. Иногда он даже хвалил кого-нибудь. Но во всех его похвалах прослеживалась одна мысль: он, Бейли, – самый великий пилот на свете, с которым пока никто не может сравниться.
Он любил играть в гольф. Его партнерами частенько бывали адвокаты, а эти типы, по общему представлению, знали толк в игре. И все же он выигрывал у всех!
В тот день он совершал перелет из Питерборо, что возле Нью-Йорка, в Бангор. В Бангоре он должен был посетить госпиталь, в котором лежал маленький Хиллмен Браун. Он прочитал о нем в газетах, а поскольку имел незаконченное медицинское образование и большую любовь ко всяким интересным случаям, решил проведать мальчика и немного поболтать с врачами.
Целый день стояла хорошая погода, воздух был совершенно прозрачным. Бейли предвкушал приятную воздушную прогулку. Однако на подлете к Хейвену самолет, все время державшийся на высоте одиннадцати тысяч футов, внезапно поднялся на пятнадцать, а потом опустился до шести тысяч футов.
– Что за черто… – попытался выругаться Бейли.
Он посмотрел вниз и увидел какой-то сгусток яркого света. Он понимал, что лучше было бы улететь отсюда как можно скорее, но интерес одержал верх. Он развернул самолет.
– Где же…
Новая вспышка чуть не ослепила его. Лучи света побежали по кабине пилота.
– Бож-же!
Прямо под ним на фоне густого леса находился огромный серебристый объект. Бейли не мог пока сказать, что это такое, потому что самолет внезапно начало сносить ветром.
Он выровнял курс. Внезапно у него разболелась голова. Что же это такое? Водонапорная башня? Никто и никогда не строит посреди леса водонапорные башни.
Артефакт, – подумал он, слабея от восторга. – Артефакт, космический корабль инопланетян… а может быть, какая-нибудь штучка, принадлежащая правительству? Но если этот объект принадлежит правительству, то почему он никак не замаскирован? Он отчетливо видел вокруг предмета свежевскопанную землю. Сердце его учащенно забилось. Внезапно стрелка компаса начала описывать круги против часовой стрелки, все индикаторные лампочки одновременно засветились красным светом. Затем самолет резко бросило в небо. Высотомер показал двадцать две тысячи футов… А потом стрелка разом упала на отметку "ноль".
Мотор чихнул раз, другой и заглох. Сердце Бейли тоже, казалось, остановилось. В глазах мелькали искры – зеленые и красные. Сейчас я разобьюсь, – промелькнуло в голове у пилота. Краешком глаза он увидел, что шкала термометра, показывающего температуру за бортом, сперва подскочила с отметки сорок семь до пятидесяти восьми, а затем резко упала до пяти и, на мгновение замерев, взлетела до девятисот девяноста девяти. Там термометр зашкалил и вышел из строя.
– Господи, да что же это такое происходит! – простонал Бейли, и тут один из его передних зубов вдруг выскочил изо рта, ударился о приборный щиток и упал на пол.
Мотор вновь зарычал.
– Черт, – прошептал он, трясясь от страха. Из отверстия, образованного на месте выпавшего зуба, лилась кровь, струйкой стекая на рубашку.
Он вновь оказался над странным объектом в лесу.
Мотор пару раз чихнул и умолк. Самолет терял высоту. Четыре тысячи футов… три с половиной тысячи… три тысячи… две с половиной. Дорога была настолько близка, что Бейли мог рассмотреть на ней буквально каждую травинку.
– Мамочка! – прошептал он. – Сейчас я умру!..
Он с силой надавил на газ. Мотор опять заработал – и тут же заглох.
– Нет! – простонал Бейли. – Чертов самолет, не смей!
Но он был бессилен. Самолет с силой врезался в землю, и раздался взрыв. То, что было раньше Питером Бейли, разлетелось на мелкие кусочки…
Суббота, 6 августа.
Ньют и Дик сидели в кафе. На столике между ними лежала газета. На передней полосе крупными буквами был набран заголовок:
УЖАСНАЯ ТРАГЕДИЯ: КРУШЕНИЕ САМОЛЕТА.
Там же была помещена фотография с места происшествия. В том, что на ней было изображено, было довольно трудно узнать самолет, которым Питер Бейли так гордился.
Рядом с газетой стоял завтрак. Но мужчины не притрагивались к нему.
Около двадцати любопытных шастают вокруг города, обследуя место аварии, – мысленно сказал Ньют.
Все из города? – спросил Дик.
Да.
У нас могут начаться проблемы?
Нет, не думаю. Какое отношение имеем мы к случившемуся?
Дик покачал головой: Никакого. Ты готов?
Да.
Они вышли из кафе, не расплатившись. В последнее время деньги перестали играть в Хейвене какую-нибудь роль. Хейвен вообще приближался к тому состоянию, которое некоторые называют коммунизмом.
Они направлялись к городскому залу. Воображаемая башня с часами претерпела изменения. То она была на месте, крепкая и устойчивая, как сама земля, то вдруг исчезала, и на ее месте появлялось синее ясное небо. Потом все повторялось снова. Только тень, отбрасываемая башней, оставалась на прежнем месте, независимо от того, была при этом башня или нет. Но это никого не беспокоило.
Из Дерри приехали Томми Джеклин и Эстер Бруклин, – сказал Дик. Они намерены поставить здесь не менее пяти станций техобслуживания. И они привезли много батареек на продажу. В Дерри считают, что Хейвен помешан на батарейках.
Томми Джеклин и Эстер Бруклин? – переспросил Ньют. – Боже, но ведь они еще совсем дети! А разве у Томми вообще есть водительские права?
Нет, – раздраженно сказал Дик. – Но ему уже исполнилось пятнадцать, и скоро он их получит. Кроме того, он большой мальчик и выглядит старше, чем есть на самом деле. Так что с ними все в порядке.
Да, всем им нужны батарейки, а достать их становится все сложнее, потому что жителям Хейвена все труднее покидать Хейвен. Некоторые, выехав за городскую черту, вообще могут умереть. Это под силу только молодым, например, Ньюту и Дику. В Хейвене никого не удивляло, что Хилли Брауна не могут вывести из коматозного состояния. Причина наверняка в том, что старый Хиллмен увез его из города.
Что ж, – сказал задумчиво Ньют.
Да, ничего не попишешь, – ответил Дик. – Мы не может оставить эту штуку без нее и мы не выживем.
Без нее и без батареек, – мог бы сказать он. Ведь Хейвен сейчас, как детская игрушка, работал на батарейках. И их нужно все больше, как только можно больше.
Ньют Беррингер был встревожен. Нужно проследить, чтобы с Томми и Эстер все было в порядке.
И он знал, что будет переживать все время, пока не узнает, что детвора (так он называл в уме Томми и Эстер) благополучно сделала свои дела.
Воскресенье, 7 августа.
Гарднер стоял возле корабля, глядя на него и вспоминая об авиакатастрофе, случившейся здесь на днях. Не нужно заканчивать колледж, чтобы уловить связь между происшествием и кораблем.
Сегодня Фримен Мосс, его самый последний помощник, не появился. Очевидно, ему стало так же плохо, как и всем предыдущим. Впервые с момента исчезновения Бобби Гард был один.
Перед ним стояла проблема выбора, и Гард видел три разных ее решения.
Решение первое: работать, как обычно.
Решение второе: бежать отсюда как можно дальше. Он уже пришел к выводу, что в случае смерти Бобби ему нужно будет исчезнуть из этих мест, если он хочет спасти свою шкуру. Чтобы реализовать это решение, ему хватило бы получаса. Если он решит бежать, они об этом никогда не смогут узнать.
Бежать. Но куда? Дерри, Бангор, даже Августа… все это слишком близко. Может быть, Портленд? Может быть. Бежать, бросить все, бросить… Бросить Бобби? Своего старого доброго друга, все еще любимую им Бобби, о которой вот уже две недели нет никаких вестей?!
Решение третье: избавиться от этой штуки. Взорвать ее. Разрушить ее.
При всей своей нелюбви ко всем видам оружия (а то, что корабль представлял собой мощное оружие, Гард понял, анализируя причины авиакатастрофы), он не мог не понимать, что разрушение корабля чревато новым Чернобылем, еще более ужасным по силе. Никто не может знать, сколько разных штучек хранится внутри его. Но из-за этого чертова корабля все время погибают люди! Сколько смертей случилось за последнее время?! А сколько их еще будет!
Гарднер был уверен: авиакатастрофа – не последнее событие в этом печальном списке.
Затерянный корабль создавался как грозное оружие, и создателем его были не гуманоиды – в этом Гарднер был уверен. Не обладая их образом мышления, как можно разгадать, что таится внутри корабля? И что можно сделать?
Такие варианты решения стояли перед Гардом, и третий вариант вовсе не был никаким решением… и внезапно его руки поняли то, что не смогла понять голова. Они потянулись к бутылке, спрятанной под деревом. Самое правильное решение – напиться, несмотря на то, что часы показывали только полдевятого утра.
Что-то будто кольнуло его в висок.
Он оглянулся.
За спиной стояла Бобби.
Рот Гарднера от неожиданности приоткрылся. Он помахал перед глазами рукой, как бы отгоняя видение. Но Бобби не исчезла. Она была вполне реальной, хотя и потеряла большую часть волос на голове, а скулы ее были плотно обтянуты кожей; она напоминала человека, случайно выздоровевшего от неизлечимой болезни. Ее правая рука была перевязана. И…
…и на ее лицо был нанесен грим. Грим, до неузнаваемости меняющий ее облик. Но это она… это Бобби… это не сон…
Его глаза внезапно наполнились слезами. Только сейчас он понял, как одинок был без нее.
– Бобби? – спросил он. – Это действительно ты?
Бобби улыбнулась той самой хорошо знакомой ему улыбкой, которую он так любил. Это была она, Бобби. Бобби, его любимая.
Он подошел к ней, обнял, положив голову ей на плечо. Ему уже давно хотелось это сделать.
– Привет, Гард, – сказала она и заплакала.
Он заплакал тоже. Он поцеловал ее. Поцеловал ее. Поцеловал.
Она обняла его здоровой рукой.
– Но Бобби, – говорил он, целуя ее, – ты не должна…
– Тсс. Я должна. Это мой последний шанс, Гард. Наш последний шанс.
Они целовались, и ее блузка как бы случайно расстегнулась, и под ней показалось тело, белое и худое, с отвисшей грудью и торчащими ключицами, но он любил ее и целовал ее, и слезы текли по их лицам.
Гард, мой дорогой, любимый, всегда мой
тссс
О как я люблю тебя
Бобби, я люблю
люблю
поцелуй меня
поцелуй
да
Под ними хрустели еловые иголки. Счастье. Ее слезы. Его слезы. Они целовались, целовались, целовались без остановки. Встретив ее, Гард понял одновременно две вещи: как ему ее не хватало и что в лесу не поет ни единая птичка. Лес мертв.
Но они продолжали целоваться.
Воспользовавшись своей рубашкой вместо тряпки, Гард стер со своего лица ее грим. Неужели она намерена прямо сейчас заняться с ним любовью? Что ж, если она хочет…
Они оба сейчас представляли лакомый кусочек для комаров и москитов, но Гарднер не получил ни одного укуса и был также уверен, что и Бобби не укусил никто. Это не только грозное оружие, – думал он, глядя на корабль, – но еще и отличный репеллент: отпугивает всех насекомых.
Он вновь натянул рубашку и коснулся лица Бобби, пробежал пальцами по щеке, стирая грим. Большая часть его, правда, уже была смыта слезами.
– Я ненавижу тебя, – прошептал он.
Ты любишь меня, – ответила она.
– Что?
Ты все услышал, Гард. Я знаю, что услышал.
– Ты сердишься? – спросил он, уверенный, что между ними вновь воздвигнется барьер, уверенный, что все закончится, потому что самые лучшие вещи когда-нибудь кончаются. И ему было грустно от этой уверенности.
– Именно поэтому ты не хочешь разговаривать со мной? – Он помолчал. – Я не упрекаю тебя. Ты имеешь право так вести себя, женщина.
– Но я говорила с тобой, – сказала она, и, хотя ему было стыдно за то, что он солгал ей, он был рад слышать в ее голосе разочарование. – Говорила мысленно.
– Я не слышал.
– А раньше слышал. Ты слышал… и ты отвечал. Мы говорили, Гард.
– Тогда мы находились ближе к… к этому, – он указал рукой на корабль.
Она слегка усмехнулась и прижалась щекой к его плечу. Грим все больше стирался, обнажая бледную, полупрозрачную кожу.
– Разве я могу ненавидеть тебя?
– Нет. Да. Немного, – она улыбнулась и в этот миг стала давно и хорошо знакомой ему Бобби Андерсон. И все-таки по ее щекам бежали слезы. – И все же это хорошо, Гард. Мы сохранили самое лучшее в себе напоследок.
Он очень нежно поцеловал ее, но теперь ее губы были другими. Губы Новой и Усовершенствованной Бобби Андерсон.
– И все же ни мне, ни тебе не хочется сейчас заниматься любовью.
– Я знаю, что выгляжу усталой, – сказала Бобби, – и потеряла свою прежнюю привлекательность, как ты, наверное, успел заметить. Ты прав: мне не хочется сейчас делать никаких физических усилий.
Черт бы тебя побрал, – выругался про себя Гарднер, отгородившись мысленно от Бобби, чтобы она не могла услышать его мысли.
– Лечение было… радикальным. После него остались некоторые проблемы с кожей и количеством волос на голове. Но все это постепенно восстанавливается.
– Ох, – выдохнул Гарднер, думая при этом: Ты все еще не научилась правдоподобно лгать, Бобби. – Что ж, я рад, что с тобой все в порядке. Но тебе понадобится еще немало дней, прежде чем ты окончательно встанешь на ноги…
– Нет, – спокойно ответила Бобби. – Пришло время для финального рывка, Гард. Мы уже почти у цели. Мы начали это с тобой – ты и я…
– Ты начала это, Бобби. Ты нашла этот корабль. Вместе с Питером, помнишь?
При напоминании о Питере на лицо Бобби набежала тень, но тут же исчезла.
– Ты появился почти сразу же. Ты спас мне жизнь. Без тебя я сейчас не была бы здесь. Так давай же закончим это вместе, Гард. Я думаю, нам осталось выкопать не более двадцати пяти футов.
Гарднер понимал, что она права, но внутренне он не принимал такую постановку вопроса. У него внезапно заныло сердце.
– Если ты так считаешь…
– Что ты говоришь, Гард? Осталось всего чуть-чуть. И мы вместе. Ты и я.
Он задумчиво посмотрел на Бобби, а вокруг не было слышно ни единого птичьего голоса.
Какое же нужно принять решение? Как сделать правильный выбор? Убежать? Вызвать полицию? Как? Какие еще идеи, Гард?
И внезапно к нему пришла идея… или, во всяком случае, ее отблеск.
Но даже отблеск – это лучше, чем ничего.
Он похлопал Бобби по руке:
– Ладно. Я согласен.
Бобби улыбнулась шире… и вдруг на лице ее появилось удивленное выражение:
– Интересно, сколько же он еще оставил тебе времени?
– Кто он?
– Волшебник-Зубодер, – пояснила Бобби. – Наконец и ты потерял зуб. Вот здесь, прямо по центру.
Изумленный и немного испуганный, Гард поднес руку ко рту, уверенный, что еще вчера зуб был на месте.
Вот это и случилось. Через месяц работы возле этой чертовой штуки его иммунитет наконец перестал срабатывать. Теперь и он стоит на пути "превращения" во что-то Новое и Усовершенствованное.
Он начинает "превращаться".
Гарднер с трудом выдавил из себя ответную улыбку:
– Я не заметил.
– А еще что-нибудь ты чувствуешь?
– Нет. Пока нет. Так ты говорила, что хочешь выполнить кое-какую работу?
– Да, если смогу, – вздохнула Бобби. – С такой рукой…
– Попроси меня. Я помогу тебе.
Бобби улыбнулась и вновь стала той Бобби, какую он знал много лет, его любимой женщиной.
Потом ему в глаза бросилось, как все-таки она худа и слаба, и у него заныло сердце.
– Думаю, ты действительно поможешь, – тихо сказала она. – Мне было бы одиноко без тебя.
Они стояли рядом, улыбаясь друг другу, и все было почти по-старому, кроме леса, в котором теперь не пели птицы.
Прошла любовь, – думал он, – и никогда не вернется. И кто бы мог подумать, что виной всему призраки! Даже Герберту Уэллсу не пришел бы в голову такой сюжет!
– Мне бы хотелось заглянуть в яму, – сказала Бобби.
– Ладно. Тебе должно понравиться то, что я успел сделать.
И они вместе направились к кораблю.
Понедельник, 8 августа.
Жара не спадала.
Температура воздуха за окном кухни Ньюта Беррингера была семьдесят девять градусов. Боже, сейчас только четверть восьмого, а ведь впереди еще все утро! Правда, Ньют не смотрел на градусник. Он стоял в ванной, облаченный в пижаму, и старательно растирал взятый у жены грим по лицу. Ему всегда казалось, что грим – никому не нужное женское ухищрение и что женское лицо без грима выглядит гораздо привлекательнее, но теперь, когда сам в нем нуждался, Ньют был вынужден признать, что грим – вещь полезная.
Он пытался скрыть тот факт, что в последнюю неделю кожа на его лице и затылке начала в буквальном смысле слова увядать. Он, конечно, знал, что со всеми, кто побывал в сарае Бобби, происходят определенные перемены, но сперва ему казалось, что эти перемены благотворны: все три раза он выходил оттуда помолодевшим, ставшим будто бы выше ростом и способным удовлетворить в постели и свою жену, и всех ее подруг.
Но с прошлой пятницы он уже не мог себя обманывать. Он отчетливо видел вены, артерии и капилляры на щеках, и в связи с этим ему вспоминалась картинка из медицинского атласа, где изображалась кровеносная система человека. Когда он нажимал пальцами на щеки, они прогибались, будто сделанные из эластика. Как если бы они… они… истончались.
Я не могу выйти в таком виде, – подумал он.
В субботу, когда он совершенно отчетливо увидел, что с ним происходит, он сразу же бросился к Дику Аллисону.
Дик открыл ему дверь и сперва не понял, что так беспокоит Ньюта. Но, приглядевшись повнимательнее, посочувствовал и предложил:
– Пожалуй, тебе нельзя появляться на улицах в таком виде. Давай позовем Хейзел.
(Телефон, конечно, им для этого не был нужен, но старые привычки умирают тяжело.)
У Дика в кухне было достаточно светло, и Ньют увидел, что на лице у Аллисона тщательно нанесен грим. Дик сказал, что его научила этому Хейзел. Да, это происходило со всеми, за исключением Эдли, который впервые попал в сарай около двух недель назад.
Где же конец всему этому, Дик? – грустно спросил Ньют. Его, как магнит, привлекало к себе зеркало, висящее на стене в кухне, хотя собственное отражение в нем делало Ньюта совершенно больным.
Не знаю, – ответил Дик. Одновременно он разговаривал по телефону с Хейзел. – Но это не имеет никакого значения. Это должно произойти с каждым. Как и все остальное. Ты знаешь, что я имею в виду.
Конечно, он знал. Но первые перемены, – думал Ньют, украдкой глядя на себя в зеркало, – всегда наиболее болезненные, потому что они… интимного свойства.
Сейчас, стоя у зеркала и пытаясь на практике применять советы, данные ему Хейзел, Ньют почувствовал, что, очевидно, грядет перемена погоды, потому что все его сведенные ревматизмом суставы вдруг по-настоящему заныли.
А, собственно, какая разница? Теперь ему должно быть все равно, какая на дворе стоит погода.
И, не испытывая никакой радости от своего "превращения", он продолжил практические занятия по гримировке собственного исчезающего лица.
Вторник, 9 августа.
Старый доктор Варвик, закончив прослушивать сердце Томми Джеклина, устало выпрямился, зацепив при этом кончик носа Томми. Еще совсем мальчишка, Томми унаследовал от отца их фамильную гордость – большой длинный нос.
Его отец, – тоскливо подумала Бобби. – Кто-то должен рассказать его отцу о случившемся. А как решить, кто это сделает? Ее-то не слишком тревожили подобные вещи, потому что она знала: случайности, вроде смерти этого паренька Джеклина, случайности, которые она старательно скрывала от Гарда, все еще случаются.
Но скоро, – подумала она, – ничего подобного просто не сможет произойти.
Еще несколько походов в сарай – и все образуется.
На соседней кровати хрипела и задыхалась Эстер Бруклин.
Киль: Он на самом деле умер?
– Нет, это у меня такие странные шутки, – сердито сказал доктор Варвик. – Заткнись, парень! Я знал о том, что он умрет, еще в четыре часа. Поэтому я и позвал вас сюда. Вы, как-никак, все-таки отец города.
На мгновение его глаза остановились на Хейзел и Бобби.
– Прошу прощения. И две матери города.
Бобби без тени юмора улыбнулась. Скоро в Хейвене исчезнут последние половые различия. Не будет ни отцов, ни матерей. Будет новая генерация людей – "Превращенные".
Она посмотрела на остальных и увидела, что они потрясены. Хвала Господу, она не одна! Томми и Эстер прибыли сюда три часа назад, и оба в то время были живы. Почувствовав себя плохо, Томми гнал машину с отчаянной скоростью.
Чертов парень и впрямь оказался героем, – подумала Бобби. – Хотя, к сожалению, единственное, чем мы можем отплатить ему – это сделать ему гроб попросторнее.
Она оглянулась на лежащую без сознания Эстер. Бледная как стена, тяжело дышит. Они уже возвращались, когда у обоих почему-то разболелась голова. Затем у Томми хлынула носом кровь, а у Эстер внезапно началась сильнейшая менструация. Томми становилось все хуже. Вскоре он попросил Эстер сесть за руль, потому что ему начало мерещиться черт знает что. Словом, начались галлюцинации. Эстер и самой казалось, что глаза затянула черная пелена, но она нашла в себе силы доехать до города и постучать в дверь к доку Варвику. Она еще помнила, как он открыл дверь и распростер ей навстречу объятия, но после этого сразу же потеряла сознание и до сих пор в него не приходила.
Хейзел спросила:
– А как девушка?
– Кровотечение нам удалось остановить, – сказал Варвик. – Она молода, и я надеюсь, что организм справится. – Он строго посмотрел поверх очков на собравшихся: – Я знаю ее родителей, и мне не хотелось бы причинять им горе.
Но, думаю, до конца она так никогда и не оправится.
Воцарилась растерянная тишина. Бобби прервала молчание:
– Это не так.
Доктор Варвик повернулся, чтобы взглянуть на нее.
– Она придет в себя, – сказала Бобби. – Она придет в себя, когда ее "превращение" полностью закончится.
– Возможно, – пробормотал про себя Варвик. – И все же пока положение остается критическим.
Бобби согласно кивнула головой: Да, плохо. Для Томми – еще хуже. Его родителей очень огорчит это известие. Я пойду и сообщу им о случившемся. И мне хотелось бы, чтобы все составили мне компанию.
Первым отозвался Эдли Мак-Кин: Если хочешь, я пойду с тобой, Бобби.
– Спасибо, Эд, – обратила к нему Бобби усталый взгляд. Спасибо во второй раз.
Они вышли. Остальные проводили их взглядом и вновь повернулись к кушетке, на которой без сознания лежала Эстер Бруклин, пожертвовавшая своей жизнью во имя…
…да что там, во имя нескольких десятков батареек.
Среда, 10 августа.
С того дня как Бобби вернулась к нему, Гард много думал и все больше приходил к выводу, что так дальше продолжаться не может. Слишком много кровоточащих носов, слишком много больных голов. И в этом, безусловно, сказывалось воздействие корабля. Он никогда не забудет тот день, когда впервые коснулся гладкой металлической обшивки и, ощутив вибрацию, едва сумел остановить носовое кровотечение. Вспоминать это его заставлял инстинкт самосохранения. Конечно, то, что он все время много пил, каким-то образом предохраняло его, но все же не раз и не два из его носа хлестала кровь. А теперь еще выпавший зуб!
Он хотел знать о происходящем больше, чем считала нужным говорить ему Бобби.
Поэтому сейчас, когда она спала, тихонько похрапывая при этом, он решил предпринять кое-какие шаги.
Звук ее храпа, так хорошо знакомый ему, разбудил воспоминания, но тут, подобно разорвавшемуся снаряду, ему в голову пришла одна мысль.
Он прошел на кухню, открыл шифоньер и принялся рассматривать платье, которое на ней было надето вчера. Слава Богу, Бобби не заподозрит об этой инспекции, думал он. Она спит и храпит во сне.
В предыдущий вечер Бобби без всяких объяснений вдруг исчезла, еще днем она была раздражена и нервничала, и хотя они оба проработали почти целый день, Бобби почти не прикоснулась к ужину. Потом, когда зашло солнце, она приняла душ, переоделась и уехала в жаркую, пыльную ночь. Гарднер слышал, что вернулась она в полночь и сразу же пошла в сарай. Когда она выходила оттуда, ее осветила вспышка зеленого света. Ему показалось, что и сама Бобби вспыхнула этим светом, но он не был уверен.
Весь сегодняшний день она была замкнута, говорила только тогда, когда он обращался к ней, да и то исключительно односложными фразами. Попытки Гарднера развеселить ее успеха не имели. От ужина она отказалась, хотя он очень настойчиво предлагал ей всякие деликатесы.
Ее глаза на фоне густо загримированного лица казались запавшими и сухими. К вечеру она попросила Гарда принести ей плед.
– Холодное лето, как мне кажется. Я немного озябла. Извини, но я хотела бы прилечь.
– Конечно, – торопливо согласился Гарднер.
Что-то – он не мог понять пока что – глодало его, когда он стоял, держа в руках ее платье из светлого хлопка. Когда-то давно она, сняв его с себя, обязательно сразу же постирала бы его, развесила сушить, после ужина прогладила и повесила на место, в шифоньер. Но это было когда-то давно, теперь же настали Новые и Усовершенствованные дни, и все стирали свою одежду только тогда, когда в этом была безусловная необходимость, ведь у них были дела и поважней. Во всяком случае, так считала Бобби.
Как бы протестуя, Бобби заворочалась во сне.
– Нет, – прошептал Гард. – Пожалуйста. – Он быстро повесил платье на место, боясь еще раз прикоснуться к нему. Он затаил дыхание, боясь, что она проснется.
Она брала грузовик. Ездила и делала что-то, чего ей вовсе не хотелось делать. Что-то, что вывело ее из равновесия. Что-то, для чего ей понадобилось приодеться. Она вернулась поздно и сразу же пошла в сарай. Не зашла в дом переодеться, не стала снимать с себя то, в чем была. Почему? Ответ, который напрашивался после осмотра ее платья, казался невероятным.
Комфорт.
А когда живущей достаточно замкнуто и одиноко Бобби требуется комфорт, то кто может обеспечить ей его? Гард? Помилуйте, да за ним самим нужно ухаживать, как за младенцем. Он не может предоставить ей комфорт, потому что сам нуждается в нем.
Ему хотелось напиться. Напиться сильнее, чем он напивался за все то время, что провел здесь.
Забудь это. И он решительно вышел из кухни, где Бобби хранила выпивку. Внезапно что-то скатилось с его рубашки и с легким стуком упало на пол.
Он нагнулся и поднял упавший предмет. Конечно, это был зуб. Номер Второй. Гарднер сунул в рот палец, обнаружил новую дырку и задумчиво стал рассматривать следы крови на ногте. Стоя в дверном проеме, он прислушался. Бобби спала, и из спальни доносился ее храп. Наверное, у нее аденоиды, – подумал Гард.
Холодное лето, – сказала она. – Может быть, и это. Может быть, так оно и есть.
И ему вспомнился вдруг Питер, который в любую погоду любил взбираться к Бобби на колени, настойчиво преодолевая ее попытки сбросить пса, если ей было жарко или тяжело. Однажды она сказала: Похоже, что он знает. Да, Пит? И тебе, конечно, приятно, чтобы я чихала, когда твоя шерсть попадает в нос? Ты все же предпочитаешь компанию, да? И Пит, казалось, смеялся над ней таким образом.
Гарднер вспомнил, что, когда Бобби вчера вернулась домой, издалека доносились глухие раскаты грома.
Вспомнил он и то, что иногда Пит повышено нуждался в комфорте.
Особенно когда гремел гром. Питер смертельно боялся этого звука. Звука грома.
Боже, неужели она держит Питера в сарае? А если да, то ПОЧЕМУ?
На платье Бобби он обнаружил несколько странных зеленых пылинок.
И шерсть.
Очень знакомую бело-коричневую шерсть. Питер в сарае, и был там все время. Бобби солгала, что Питер умер. Бог знает, сколько всякого разного она солгала… но почему это?
Почему?
Гарднер не знал.
Он передумал, подошел к буфету и достал новую, неначатую бутылку виски. Затем торопливо откупорил пробку. Подержав в руке бутылку, он прошептал:
– Вот что на самом деле лучший друг человека.
Потом отхлебнул глоток, другой, третий…
Питер. Что ты сделала с Питером, Бобби?
Он собирался напиться.
Здорово напиться.