Покинув "Пионер", Коффин почувствовал странную опустошенность, словно грудь его была открыта, а сердце и легкие вынуты. Но его ум работал с четкостью машины, и за это он был благодарен Терезе. Она помогла ему разобраться в ситуации. В том, что он узнал, не было ничего утешительного, но, не узнай он этого, – экспедиция была бы обречена на гибель.
Или нет?
Теперь Коффин был в состоянии хладнокровно взвесить все шансы – и в случае продолжения полета на Растум, и в случае возвращения назад. При любом исходе, до тех пор, пока вероятность выживания не будет измерена в процентах, разногласия будут ужасными.
Без сомнения, перевес окажется на чьей-либо стороне, но нет ни малейшего шанса, что капитану не придется вмешаться, хотя этого ему как раз меньше всего хотелось.
Но каким образом этого можно было избежать?
Продвигаясь к "Скитальцу", Коффин смотрел на паутину радиоантенн, все выраставшую по мере того, как он приближался к кораблю, пока, наконец, она совсем не заслонила искаженный Млечный Путь, который словно запутался в ней. Глядя на эту хрупкую паутину, трудно было поверить, что именно она стала причиной всего этого ада. Перед торможением ее пришлось бы демонтировать. Тут уж никто ничего не смог бы поделать. Но теперь уже было поздно.
– Если бы я только знал!
Или если б кто-то на Земле – негодяй, добропорядочный глупец или кто бы он ни был, – пославший первое сообщение… если б только он послал бы и другое:
– Не обращайте внимания на предыдущий сигнал. Декрет об образовании все еще в силе.
Или что-нибудь типа этого. Но нет. Такого не бывает. Человеку всегда приходится самому бороться за свое везение.
Коффин вздохнул и, тяжело ступая, вошел в шлюз флагманского корабля.
Мардикян помог ему войти, и когда Коффин снял свой заиндевевший скафандр, он увидел, что губы у юноши дрожат. Несколько часов превратились для Мардикяна в годы.
На нем была белая медицинская униформа. Чтобы нарушить тягостное молчание, Коффин произнес первую попавшуюся фразу:
– Я вижу, вы собираетесь на дежурство у саркофагов.
– Да, сэр.
Он что-то пробормотал и добавил: – Моя очередь.
Пока они складывали скафандр, тот ужасно шуршал, и можно было ничего не говорить.
– Скоро нам снова потребуется этанол, адмирал, – вдруг выпалил отчаянным голосом Мардикян.
– Зачем? – проворчал Коффин.
Он часто мечтал о том, чтобы этот препарат не был обязательным. Ключ от шкафа, где стоял бочонок с этим веществом, был только у одного него.
Некоторые командиры позволяли себе во время полетов принимать его небольшими дозами и утверждали, что Коффин просто скрывает свое суеверие, говоря о том, будто в этом таится определенный риск.
( – Какого дьявола что-то может случиться на межзвездной орбите? Единственная причина, почему не все спят, – это то, что автоматы, наблюдающие за спящими, могут перестараться и сделать массаж в больших дозах, чем требуется. Можно и пропустить рюмочку – другую грога, вернувшись с вахты, не так ли? О, да успокойся, успокойся, чертов святоша. Слава богу, что мне не приходилось летать под твоим командованием.)
– Фиксаж гаммагенов… и так далее…, сэр, – запинаясь, ответил Мардикян. – Мистер Холмайер… сделает официальную заявку, как всегда.
– О'кей, – Коффин посмотрел в лицо радисту, уловил испуг в его глазах и сухо спросил: – Я полагаю, сообщений больше не было?
– С Земли? Нет… нет, сэр. Я… я никак не мог предполагать… мы сейчас около зо-з-зоны ограниченного приема… Я думаю, это почти чудо, сэр, что мы поймали сигнал. Конечно, еще раз мы едва бы смогли его принять, – слова Мардикяна постепенно становились все тише.
Коффин продолжал пристально смотреть на него. Наконец, он сказал:
– Досталось вам от них, да?
– Что?
– От таких, как Локейбер, которые хотели бы продолжить полет. Им очень хотелось бы, чтобы у вас в свое время хватило ума держать язык за зубами, по крайней мере, до тех пор, пока вы не получили бы указаний от меня. А дpугие, такие, как Де Смет, придерживаются другой точки зрения. Однако, это сомнительное удовольствие – находиться в самом центре грозы, пусть вы и видите ее только на телеэкранах, не так ли?
– Так точно, сэр…
Коффин отвернулся. Для чего опять мучить парня? Что сделано, того не вернешь.
И чем меньше будет тех, кто осознал всю опасность сложившейся ситуации и тем самым подверг себя еще более тяжелому стрессу, тем меньше будет эта опасность.
– Избегайте принимать участие в спорах, – приказал Коффин. – А самое главное – не позволяйте себе постоянно думать о случившемся. Ни к чему, кроме нервного срыва, это не приведет. Можете быть свободны.
Мардикян, с трудом сдерживая слезы, пошел на корму.
Коффин медленно поплыл через все пространство корабля. Судно слегка подрагивало.
Время его дежурства еще не наступило, а видеть кого бы то ни было на мостике ему не хотелось. Нужно было бы хоть немного поесть, но при одной мысли об этом навигатор почувствовал приступ тошноты. Уснуть тоже не было бы лишним, но бесполезно было бы и пытаться. Сколько времени он пробыл у Терезы, пока она просветляла его мысли и как могла старалась успокоить его? Пару часов. Через четырнадцать часов или даже раньше он должен будет вновь предстать перед представителями команды и колонистов. А пока вся бодрствующая флотилия бурлила.
Коффин устало подумал, что на Земле выбор между возвращением назад и продвижением вперед не подвел бы людей так близко к черте безумия, если б даже дело касалось таких же промежутков времени. Но Земля была давно обжита.
Может быть, несколько веков назад, когда горстка неуклюжих парусников с трудом тащилась вперед сквозь необъятные океанские просторы, не будучи уверенной в том, что достигнет какого-нибудь края света, подобные дилеммы тоже существовали. Да, разве матросы Колумба не собирались поднять мятеж? Но даже не изученная и заселенная монстрами, согласно людским суевериям, Земля не казалась такой страшной, как космос, да и каравелла была чем-то гораздо более понятным по сравнению с космическим кораблем.
Медикам во все века было известно, насколько быстро утрата стимула внешней среды приводит к галлюцинациям: а ограниченное, стерильное, окруженное вакуумом внутреннее пространство корабля, в котором человек вынужден был находиться месяц за месяцем, начинало оказывать на человеческое сознание такое же воздействие, какое могло бы оказать на него плавание с завязанными глазами в бассейне, наполненном теплой водой.
Сознание никогда не подвергалось бы такому быстрому разрушению, какому оно подвергалось среди звезд, если бы человек находился в открытом океане (солнце и луна, ветер и дождь, бесконечное чередование волн, надежда поймать рыбу или увидеть остров). Поэтому бытовало мнение, что к концу года, проведенного на вахте, человек был не совсем в своем уме.
Если такому ослабленному сознанию дать истинно неподходящую для размышления тему…
Коффин очнулся и с удивлением обнаружил, что забрел к радиорубке.
Он открыл дверь и вошел. Это была обычная уютная норка, одна стена которой была занята панелью электронного контроля, переливавшейся разноцветными огоньками, а все остальное пространство заполнено расположенными на полках инструментами, тестерами, запчастями, наполовину собранными для той или иной цели узлами. Флот мог бы обойтись без профессионального радиста: любой звездолетчик легко справился бы с необходимыми элементарными операциями, а каждый офицер имел основательную подготовку по электронике, – но Мардикян был добросовестным, хорошим, полезным техником.
Единственной его бедой было, может быть, то, что он был всего лишь человеком.
Коффин оттолкнулся и подплыл к главному приемнику. Между катушками медленно вращалась лента, регистрируя все то, что улавливала паутина. Коффин взглянул на укрепленную с помощью зажимов доску. Полчаса назад Мардикян написал на ней: "Сигналов не поступало. С пленки все стер и поставил ее заново, 1530 часов". Может быть, с тех пор?…
Коффин щелкнул выключателем. Пленка быстро пробежала через воспроизведение, и Коффин услышал только космические шумы – ничего похожего на какую-то упорядоченную передачу, которая могла бы означать код или речь, и донести до человека какую-то информацию.
Если б только…
Коффин вдруг застыл. Потом он долго плавал среди аппаратуры, и в его глазах была такая же пустота, как и в ее многочисленных лампах. Только быстрое прерывистое дыхание говорило о том, что он – предмет одушевленный.
– О, великий Боже, помоги мне сделать то, что будет справедливо.
Но что такое справедливость? Я должен был бы бороться с твоим ангелом, пока не узнал бы, что это такое. Но у меня нет времени. Боже, не гневайся на меня, ведь у меня нет времени.
Душевные муки утихли немного, и Коффин принялся за дело.
Решение было необходимо принять на собрании через четырнадцать часов. Сигнал, который мог бы оказать влияние на это решение, должен был быть получен прежде, чем оно состоится. Но это не должно случиться ни слишком рано, ни слишком поздно, иначе в обоих случаях результат будет похож на временную отсрочку в вынесении приговора.
Каково должно быть содержание этого сигнала?
Коффину не нужно было искать текст первого послания. Он отпечатался в его сознании. Приглашение вернуться и обсудить спорные вопросы. Оно должно быть обязательно кратким, сжатым, с минимальным количеством слов: это увеличило бы опасность неправильной его интерпретации.
Коффин закрепился в кресле перед тайпером и начал компоновать предложения, вычеркивая одни слова и подбирая другие, опять вычеркивая и начиная снова. Текст должен быть абсолютно правдоподобный. Простое отрицание первого сообщения не годится. Такое послание было бы слишком уж кстати. И подозрение, снова и снова возникающее в сознании во время годовой вахты, могло бы так же губительно повлиять на психику, как и уверенность в предательстве. Поэтому…
Поскольку флот приближается сейчас к точке равновременности, надо действовать быстро.
– Планы колонизации отменяются. Экспедиции приказано, повторяем, приказано вернуться на Землю. Декрет об образовании отменен – ( человек, передающий сообщение с Земли, не может быть уверен в том, что первый сигнал достиг цели ), – через должные каналы будет позволено подать прошение о дальнейших уступках. Напоминаем конституционалистам, что их главный долг предоставить свои знания в распоряжение общества.
Может быть, это сгодится?
Коффин перечитал то, что у него получилось.
Текст не противоречил первому посланию, он только заменил предложение на приказ, как будто кто-то становился все безумнее час от часу ( а ведь образ правительства, в котором царит хаос, не очень привлекателен, не так ли? ) Выражение "должные каналы" намекало на то, что речь на Земле была подконтрольной, и что бюрократия могла восстановить школьную реформу в любое время, когда ей заблагорассудится.
Напыщенная заключительная фраза должна была подействовать раздражающе на людей, которые отвернулись от того земного общества, каким оно стало к моменту отлета колонистов.
Может быть, можно было бы еще подумать, но… И Коффин закончил работу.
Взглянув на время, он с удивлением обнаружил, что прошло целых два часа. Уже? На корабле было очень тихо. Слишком тихо. В голову навигатора вдруг пришла мысль, от которой его бросило в дрожь: в любой момент кто-нибудь мог войти и застать его здесь.
Пленка была рассчитана на работу в течение суток, но обычно ее проверяли и стирали с нее ненужные записи через каждые шесть-восемь часов. Коффин решил записать на нее свой голос с таким рассчетом, чтобы сигнал был "принят" через семь часов. Мардикян к тому времени закончит дежурство возле саркофагов, но, вероятно, пойдет еще вздремнуть. Поэтому он не будет проверять пленку раньше, чем перед самым началом собрания.
Коффин решил воспользоваться вспомогательным магнитофоном. Он должен был записать свой голос так, чтобы его было абсолютно невозможно узнать. И, естественно, вся запись должна быть очень неразборчивой, с внезапными ослаблениями и усилениями звучания, с огромным количеством помех – с визгом, скрежетом и надтреснутыми голосами звезд.
Включая этот модулятор, увеличиваем частоту колебаний и посмотрим, где же тут нужный уровень, какие величины нужны для того, чтобы…
– Что вы делаете?
Коффин резко повернулся, сердце его тяжело стучало.
В проеме двери маячил Мардикян. Когда он увидел, что самозванец – не кто иной, как сам адмирал, в его глазах появились недоумение и испуг.
– Что случилось, сэр?
– Вы ведь на вахте, – еле слышно проговорил Коффин. – Дежурите возле саркофагов.
– Сейчас перерыв для чая, сэр. Я подумал, что я проверю и… – юноша оттолкнулся и вплыл в рубку.
В обрамлении измерительных приборов и транзисторов он напомнил Коффину какого-то футуристического святого. Но на смуглом юном лице блестели капельки пота; стекая с него, они маленькими шариками медленно дрейфовали по направлению к вентиляционной решетке.
– Убирайся отсюда! – хрипло выдохнул Коффин, и тут же сразу произнес: – Нет, я не то хотел сказать. Оставайтесь на месте!
– Но…
Адмирал мог поручиться за то, что прочел мысли Мардикяна:
"Если старик по воле судьбы ополоумел от космоса, то что же теперь будет с нами?"
Вслух же связист сказал:
– Да, сэр.
Коффин облизнул пересохшие губы:
– Все в порядке, – сказал он, – вы вошли слишком неожиданно, а нервы сейчас у всех на пределе. Вот почему я накричал на вас.
– Из-з-звините, сэр.
– Есть еще кто-нибудь поблизости?
– Нет, сэр, все на дежурстве, или…
"Я не должен был спрашивать его об этом!" – с опозданием подумал Коффин, увидев, как изменилось лицо Мардикяна. – " Теперь он осознал, что мы с ним наедине".
– Все в порядке, сынок, – повторил адмирал, но звук его голоса был похож на звук пилы, вгрызающейся в кость. – У меня возник небольшой план, и я здесь… э.. обдумываю его и… э…
– Да, сэр. Конечно.
"Успокоить его и удержать, пока дело не будет сделано. Потом увидеть Киви. Пусть принимает на себя ответственность. Я не хочу этого! Я не хочу быть главным шкипером, когда между мной и небом больше никого нет. Это слишком. Это может раздавить человека в лепешку."
Загнанный взгляд Мардикяна начал блуждать по комнате. Наконец, он заметил магнитофон и черновики, которые Коффин еще не уничтожил.
Воцарилось молчание.
– Ну, вот, – сказал, наконец, Коффин. – Теперь вы знаете.
– Да, сэр, – голос Мардикяна был еле слышен.
– Я собираюсь записать это на ленту приемника.
– Б-б… Да, сэр.
Успокоить его тут! Ноздри Мардикяна трепетали от ужаса.
– Видите ли, – дребезжащим голосом сказал Коффин. – Это должно выглядеть, как на самом деле. Только так можно заставить их опомниться. Получив такое послание, они с еще большим единодушием, чем раньше, будут стремиться попасть на Растум. Что же касается меня, то я буду возражать. Я скажу, что мне приказано повернуть назад, и что я не хочу наживать себе неприятности. Конечно, в конце концов, я позволю уговорить себя продолжить полет, но сделаю это очень неохотно. Так что никто не заподозрить меня в обмане.
Мардикян беззвучно шевелил губами. Коффин видел, что он близок к истерике.
– Это необходимо, – сказал адмирал и упрекнул себя в излишней суровости тона. Хотя, возможно, этого юношу не смог бы убедить даже самый искусный оратор. Откуда человеку, не такому закаленному, как он сам, знать, что такое нервный стресс? – Мы должны держать это в секрете, вы и я, иначе…
Нет, что толку было говорить? По причине собственной неопытности Мардикяну было гораздо легче поверить в то, что какой-то человек, – в данном случае Коффин, – свихнулся, чем осмыслить постепенное разрушение человеческой психики в результате месяцев одиночества и расстройства.
– Да, сэр, – прошептал Мардикян. – Конечно, сэр.
"Даже если он понял то, что от него требуется, – подумал Коффин, – он может проговориться во сне. Или я сам проговорюсь."
Но тут же он вспомнил, что из всей флотилии один адмирал обладал привилегией иметь совершенно отдельную комнату.
Он тщательно разложил по полкам все приборы, которыми пользовался, и оглянулся.
Мардикян попятился назад, выпучив глаза.
– Нет, – прошептал связист. – Нет. Пожалуйста.
Он уже готов был закричать, но не успел. Коффин ребром ладони ударил его по шее. Мардикян согнулся пополам, и Коффин, сжав его ногами и одной рукой, кулаком другой руки нанес ему несколько быстрых ударов в солнечное сплетение.
Мардикян осел в воздухе, как человек, идущий ко дну. Коффин быстро протащил его по коридору до помещения медслужбы. Там он открыл бочку со спиртом, отлил немного, добавил гипосульфит и необходимое количество воды, размешал и сделал инъекцию. Хорошо еще, что во всем флоте не было ни одного профессионального психиатра. Если с кем-то случался срыв, то его просто усыпляли и держали в таком состоянии до возвращения на Землю и отправки в больницу.
Коффин проволок парня почти до самого шлюза и крикнул. С капитанского мостика появился Холимайер.
– Он начал бредить, а потом набросился на меня, – пропыхтел адмирал. Пришлось дать ему отпор.
Мардикяна привели в сознание для контроля, но поскольку он лишь бессвязно что-то бормотал, ему дали снотворное. Двоим было поручено уложить его в саркофаг. Коффин сказал, что должен проверить, не повредил ли офицер связи какое-нибудь оборудование, и с этими словами вернулся в радиорубку.