Глава 5
Габи настояла на том, чтобы повернуть назад. Сирокко не протестовала; предложение Габи понравилось ей, хотя у самой у нее язык не поворачивался.
Она шла вниз по течению, часто минуя оставленные Габи знаки. В одном месте она оставила песчаный берег и пошла к траве, чтобы обойти груду валунов. Подойдя к траве, Сирокко увидала серию овальных коричневых пятен, они были расположены как следы ног. Сирокко встала на колени и потрогала их. Следы были сухие и ломкие, совсем как трава, на которой она спала.
– Я нашла твои следы, – сказала она Габи. – При ходьбе твои ноги не могли касаться земли более секунды, и все-таки что-то в твоем теле убило траву.
– Я видела то же самое, когда проснулась, – сказала Габи. – Что ты думаешь обо всем этом?
Я думаю, мы выделяем что-то, что отравляет траву. Если это действительно так, то наш запах может не понравиться крупным животным, которые при обычных условиях заинтересовались бы нами.
– Это хорошая новость.
– Но что плохо для нас в этом случае, так это то, что мы можем отличаться по биохимическому составу, а это затруднит наши проблемы с питанием.
– Ты придаешь этому слишком большое значение.
– Это ты там впереди?
Сирокко прищурилась, вглядываясь в бледный желтый цвет. На довольно большом отрезке река текла прямо, не сворачивая там, где она начинала изгибаться, стояла крошечная фигурка.
– Да, я, если ты машешь мне руками.
Габи вскрикнула от радости, в крошечных наушниках послышался болезненный звук. Секундой позже Сирокко услыхала этот звук опять, теперь он был гораздо слабее. Она улыбнулась, потом почувствовала, как эта улыбка становится все шире и шире. Она не хотела бежать, это выглядело бы как в плохой кинокартине, но, несмотря на это, все-таки побежала, как, впрочем, и Габи. Они бежали, из-за низкой гравитации делая нелепые длинные прыжки.
Они столкнулись с такой силой, что у обеих на мгновение перехватило дыхание. Сирокко схватила в объятия маленькую Габи и подняла ее над землей.
– П-п-проклятье! Как ты хорошо выглядишь! – закричала Габи.
Одно веко у нее подергивалось, зубы стучали.
– Эй, что ты, успокойся, – успокаивала Сирокко Габи, поглаживая ее обеими руками по спине. Габи улыбалась широкой, трогательной улыбкой.
– Прости меня, но, кажется, у меня сейчас начнется истерика, разве это не смешно? – И она рассмеялась, но это был подавленный смех, он болезненно резал слух, и скоро Габи начала дергаться и задыхаться. Она так крепко обхватила Сирокко, что могла сломать Сирокко ребра. Сирокко неторопливо ослабила ее объятия, опустилась с Габи на песок и держала ее, прижав к себе, пока на ее плечо из глаз Габи не закапали огромные слезы облегчения.
Сирокко не была уверена, что не последует новая вспышка. Довольно продолжительное время Габи была совершенно безразлична, и казалось вполне естественным держать ее в объятиях, легонько поглаживая, пока она не успокоится. Было также естественно, что Габи начала поглаживать ее в ответ и они плотнее придвинулись друг к дружке. Впервые Сирокко почувствовала, что начинается что-то противоестественное, когда поняла, что целует Габи и та целует ее в ответ. Она подумала, что может прекратить это, но она не хотела этого, потому что не знала, кому принадлежат слезы, которые она чувствовала на губах, – ей самой или Габи.
И кроме того, это никогда не превратилось бы в настоящее занятие любовью. Они поглаживали друг друга, целовались в губы, и когда наступил оргазм, то, что они делали до того, показалось несущественным. По крайней мере, так она говорила самой себе.
Когда все было кончено, кому-нибудь из них надо было чтонибудь сказать, и лучшим выходом было не говорить о том, что произошло.
– С тобой уже все в порядке?
Габи молча кивнула в ответ. Глаза ее все еще блестели, но она улыбалась.
– У-гу. Хотя, наверное, не навсегда. Я просыпаюсь с криком. Я понастоящему боюсь спать.
– Сейчас я тоже не назвала бы сон своим любимым занятием. Ты знаешь, что выглядишь сейчас как самое смешное создание, которое я когда-либо видела?
– Это потому, что у тебя нет зеркала.
Габи, если ее не остановить, могла говорить не один час, и она неохотно отпустила Сирокко. Они направились к менее открытой местности. Под деревьями Сирокко села, привалившись спиной к стволу, Габи оперлась о нее.
Габи рассказывала о своем путешествии вниз по реке, но тем, к чему она все время возвращалась, от чего не могла избавиться, было то, что она пережила в брюхе животного. Сирокко словно слушала пересказ длинного сна, который имел небольшое сходство с пережитым ею самой, но, возможно, лишь с некоторым несоответствием в изложении.
– Я несколько раз просыпалась в кромешной тьме, как и ты, – сказала Габи. – Проснувшись, я не могла ни видеть, ни слышать, ни ощущать, мне хотелось выбраться оттуда. Я мысленно возвращалась к своему прошлому. Картина была чрезвычайно яркая. Я… ощущала все виденное.
– То же самое было и со мной, – сказала Габи, – но картины не повторялись, каждый раз это было что-нибудь новое. – Ты все время знала, кто ты есть на самом деле? Что было наихудшим для меня, то это воспоминание, а потом забывание. Я не знаю, сколько раз это повторялось.
– Да, я всегда знала, кто я, но я очень уставала быть самой собой, если так можно выразиться. Возможности были так ~ограничены~.
– Что ты хочешь этим сказать?
Габи нерешительно поднесла руку к уху, как бы пытаясь вынуть что-то оттуда. Затем она оставила это и закрутилась в руках Сирокко, настойчиво пытаясь посмотреть ей в глаза. Затем положила руки между грудями Сирокко. Сирокко это смутило, но тепло и дружеская близость была слишком приятна, чтобы отказаться от этого. Она посмотрела вниз на лысую голову Габи и подавила желание поцеловать ее.
– Я была там двадцать или тридцать лет, – тихо сказала Габи. – И не говори мне, что это невозможно. Я хорошо знаю, что этот промежуток времени ничто для вселенной. Я не сумасшедшая.
– Я этого не сказала. – Когда Габи начала дрожать, Сирокко погладила ее по плечам. Дрожь утихла.
– Ладно, я не должна была говорить, что я ~не~ сумасшедшая. Я никогда не была чьим-то ребенком, поэтому никогда раньше не плакала. Извини меня.
Да ладно, – пробормотала Сирокко. И не солгала. Ей оказалось удивительно легко нашептывать другой женщине в ухо заверения:
– Габи, как бы то ни было, никто из нас не может пройти через это без конвульсий. Я плакала часами. Я извергалась. Со мной это может произойти снова, и если я не смогу справиться сама, я обращусь за помощью к тебе.
– Я помогу, не беспокойся. – Казалось, она расслабилась немного больше.
– Настоящее время не имеет значения, – сказала наконец Габи. – Существует внутреннее время. И по этим часам я находилась внутри на протяжении многих лет. Я восходила к небесам по стеклянной лестнице, и так же верно, как то, что я сижу сейчас здесь, я вижу в своем воображении каждую ступеньку, я ощущаю облака, проносящиеся у моих ног и скрипящие о стекло. Это было небо Голливуда, с красным ковром на последних трех или четырех километрах, золотыми воротами, похожими на небоскребы и крылатыми людьми. Ты понимаешь, я верила этому и не верила. Я знала, что все это мне снится, я знала, что это смешно, и в конце концов все исчезло.
Она зевнула и тихонько рассмеялась.
– Почему я рассказываю тебе все это?
– Наверное, для того, чтобы избавиться от него. Ты чувствуешь теперь себя лучше?
– В некоторой степени.
Какое-то время после этого она молчала, и Сирокко подумала, что Габи уснула. Но это было не так. Она пошевелилась и глубже зарылась в грудь Сирокко.
– У меня было время хорошенько посмотреть на тебя, – сказала она, глотая слова. – Мне это не понравилось. У меня появился вопрос, что мне делать с собой. Это никогда не заботило меня раннее.
– А что с тобой не так? – спросила Сирокко. – Ты мне всегда нравилась.
– Тебе? Я не знаю, почему. Да, в самом деле, я не причиняю никому больших беспокойств, я могу позаботиться о себе. Но что еще? Что во мне ~хорошего~?
– Ты очень хороший работник. Это все, что в действительности мне от тебя требуется. Ты как нельзя лучше подходишь для своей миссии, иначе тебе бы не поручили ее.
– Почему-то это не впечатляет меня, – вздохнула Габи. – Я имею в виду, что, делая что-то хорошее, я бы жертвовала собой. Как я говорила, я исследовала свою душу.
– И что ты решила?
– Единственное, чем я занималась, так это астрономией.
– Габи…
– Это правда. И какого дьявола? Мы никогда не выберемся отсюда, здесь нет никаких звезд, на которые можно было бы смотреть. Так или иначе, мне надо было найти еще какое-нибудь занятие. Это пришло не вдруг. У меня было ~достаточно~ времени, чтобы изменить свое сознание. Ты знаешь, что у меня на всем свете нет ни одного любовника? Нет даже ни одного друга.
– Я твой друг.
– Нет. Не такой, о каком я говорю. Люди уважают меня за мою работу, мужчины хотят мое тело. Но у меня никогда не было друзей, даже такого, как козленок. Никогда не было никого, перед кем я могла бы открыть сердце.
– Ты слишком строга к себе.
– Надеюсь, что нет. Потому что я собираюсь стать совершенно другим человеком. Я собираюсь рассказать людям, какая я есть на самом деле. Впервые я могу сделать это, потому что впервые я в действительности познала себя. Я собираюсь любить. Я собираюсь заботиться о людях. И похоже, что это ты. – Габи подняла голову и улыбаясь посмотрела на Сирокко.
– Что ты имеешь в виду? – слегка нахмурившись, спросила Сирокко.
– Это смешно, но я поняла это, едва увидела тебя, – Габи опустила голову. – Я люблю тебя.
Какое-то мгновение Сирокко не была в состоянии вымолвить ни слова, потом через силу улыбнулась:
– Эй, голубушка, ты все еще в голливудских небесах. Любви с первого взгляда не бывает, для этого требуется время. Габи?
Сирокко несколько раз пыталась заговорить с ней, но Габи то ли спала, то ли притворялась, что спит. Сирокко обессиленно уронила голову на бок.