* * *
Чарли поглядел на возвышающуюся над ним громаду и восхитился:
– Должно быть Детский блок находится очень далеко.
– Почему ты так думаешь?
– Если он настолько больше этих зданий…
– …То его должно быть быть видно – ты это хотел сказать? Гляди, вот он.
И Филос указал на небольшой коттедж между двумя холмами, окруженный безупречным зеленым травяным покровом. Белые стены коттеджа были увиты ярко цветущими ползучими растениями, высокая крыша с коньком была коричневой с прозеленью. На окнах стояли ящики с цветами, а в одном из концов возвышалась дымовая труба, из которой вился сизый дымок.
– Не слишком далеко для тебя?
Чарли втянул теплый свежий воздух и ощутил под ногами приятно пружинящую поверхность газона.
– Ни в коем случае.
Они отправились к отдаленному коттеджу, двигаясь соответственно изгибам местности. По дороге Чарли заметил:
– Выглядит очень просто.
– Увидишь, – ответил Филос. Он, очевидно, предвкушал реакцию Чарли. У тебя были дети?
– Нет, – отозвался Чарли и немедленно вспомнил Лору.
– Если бы ты имел детей, ты любил бы их?
– Ну, думаю, что да.
– Почему? – воскликнул Филос. Он остановился, торжественно взял Чарли за руку и повернул лицом к себе. – Можешь не отвечать на этот вопрос, медленно произнес он, – просто подумай об этом.
Недоумевая, Чарли не знал, что сказать, и наконец согласился:
– Хорошо.
Филос принял такой ответ. Они пошли дальше. На лице у Филоса было написано ожидание и нетерпение… Как-то Чарли видел фильм о путешествии. Камера снимала с самолета, летевшего низко над полями, домами и равнинами. Земля быстро проносилась мимо, и музыка все ускоряла темп. Фильм не готовил зрителя к чему-то необычному – плоские равнины, скорость самолета, отдельно стоящие фермы. Но музыка становилась все напряженнее, темп все ускорялся, пока самолет не вырвался на огромный открытый простор ярких красок, и перед зрителями открылась величественная панорама Большого Каньона в Колорадо.
– Посмотри туда, – указал Филос.
Чарли повернул голову и увидел молодого лидомца в желтой шелковой тунике, прислонившегося к каменистой стене крутого откоса впереди. Когда они подошли поближе, Чарли ожидал проявления какой-либо реакции, но никогда не смог бы предвидеть, что произойдет. Собственно, не произошло ровным счетом ничего, что и было самым удивительным. Лидомец в желтом остался стоять на одной ноге, охватив другую руками под коленом, спина его опиралась на скалу. Тонкое лицо было обращено несколько в сторону, а глаза – полузакрыты.
Чарли начал было:
– Что…
– Ш-ш-ш! – прошипел Филос.
Они неспешно проследовали мимо стоявшей фигуры, при этом Филос подошел к лидомцу поближе и, подав Чарли сигнал молчания, провел рукой вправо и влево перед полузакрытыми глазами незнакомца. Никакой реакции не последовало.
Филос и Чарли пошли дальше, и Чарли несколько раз оборачивался. Фигура так и не двигалась, лишь ветер шевелили складки шелковой одежды. Когда они свернули за изгиб холма, и фигура лидомца, находившегося в состоянии транса, скрылась из вида, Чарли начал:
– Ты говорил, кажется, что лидомцы не спят.
– Это не сон.
– Но это очень похоже на сон. Может, он болен?
– О, нет!… Я доволен, что ты увидел это. Тебе еще придется сталкиваться с таким – время от времени. Этот человек просто – отключился.
– Но что же это за состояние?
– Ничего страшного, уверяю тебя. Можно назвать это паузой. В твое время это также случалось. Ваши американские индейцы – жители прерий тоже умели впадать в такое состояние. То же можно сказать и о кочевниках Атласских гор. Это не сон. Это то, что ты, без сомнения, делаешь во сне. Изучал ли ты когда-нибудь явление сна?
– Это трудно было бы назвать изучением.
– А я занимался проблемами сна, – сообщил Филос. – Особенно интересно то, что вы называете снами. Фактически, это галлюцинации. При регулярном сне, как у тебя, ты галлюцинируешь во сне, хотя сон при этом лишь удобная возможность для галлюцинаций; галлюцинировать можно и не во сне.
– Да, мы называем это дневными снами.
– Как бы ты не называл это явление, оно свойственно любому мозгу, притом, не только человеческому. Известно, что если галлюцинации систематически прерываются, например, если спящего будить каждый раз, когда он впадает в такое состояние, деятельность мозга будет нарушена.
– То есть мозг повредится?
– Точно.
– Ты имеешь в виду, что если бы мы разбудили того лидомца, он сошел бы с ума?
Тут Чарли довольно прямолинейно потребовал от Филоса ответа:
– Что, у вас всех настолько деликатная организация?
Филос рассмеялся, сгладив выпад Чарли.
– Вовсе нет! Ни в коем случае! Я описывал лабораторную ситуацию, имея в виду, что человека будят постоянно и безжалостно. Заверяю тебя, он видел нас и знал, что мы рядом. Но его мозг сделал выбор и решил продолжить процесс, который происходил у него внутри. Если бы я настаивал или если прозвучало бы что-то неожиданное – например, твой голос – Филос сделал ударение на слове "твой", – то он бы мгновенно пришел в себя и нормально говорил бы с нами, простил бы нас за вторжение в его занятие и затем попрощался.
Тут Чарли впервые сообразил, что его баритон звучит на Лидоме, как рожок среди флейт.
– Но зачем все это? Зачем это вам нужно?
– Зачем?… Наверное, это способ абстрагироваться от реальности с целью сравнения и сопоставления данных, которые не могут быть проанализированы в условиях реальности. Ваша литература знала множество галлюцинаторных образов типа крылатых свиней, статуи свободы, огнедышащих драконов, аллегории мудрости, василиска, гомункулуса и равенства полов.
– Послушай, – рассердился Чарли, но постарался сдержать себя. На личностей склада Филоса гнев не действует, Чарли это почувствовал. Он просто заявил: – Ты со мной играешь, пусть это будет игрой. Но ты знаешь ее правила, а я нет.
С обезоруживающей улыбкой Филос прервал его, пронзительные глаза смягчились, и он искренне извинился.
– Я забегаю вперед, – добавил он. – Моя очередь настанет, когда ты познакомишься со всем Лидомом.
– Твоя очередь?
– Да – очередь историка. То, что ты думаешь о Лидоме, – это одно, история Лидома – другое. То, что ты хочешь… пока оставим это.
– Лучше бы ты продолжил.
– Я собирался сказать, что ты обобщаешь Лидом с его историей плюс твоя история – все это совершенно иной вопрос. Но я не буду настаивать на своем мнении, потому что мне придется тогда снова извиняться.
Несмотря на серьезность ситуации, Чарли рассмеялся вместе с ним, и они продолжили свой путь.
За несколько сот ярдов до коттеджа Филос резко повернул направо, и они взобрались по довольно крутому откосу наверх и шли дальше по гребню, приведшему их к новому возвышению. Шедший впереди Филос остановился и подозвал Чарли к себе.
– Давай немного понаблюдаем за ними.
Чарли посмотрел вниз на коттедж. Небольшое здание располагалось над широкой долиной, частично поросшей лесом (может, это был сад? Здесь ничто не устраивалось под прямыми углами!), вокруг виднелись обработанные поля. Местность между полями и лесом напоминала парк, так же, как и между большими зданиями. Вокруг, на довольно больших расстояниях друг от друга были разбросаны другие коттеджи, каждый из которых имел свое собственное лицо: одни были построены из дерева, другие из камня, некоторые были оштукатурены, а стены иных напоминали торф. Стоя высоко, Чарли видел не менее двадцати пяти коттеджей, а, возможно, их было и больше. Среди деревьев и в полях, на зеленых лужайках и берегах двух небольших ручьев, струившихся по долине, мелькали яркие одежды лидомцев, напоминавшие разбросанные лепестки цветов. Над всем ландшафтом возвышался, уходя за холмы, купол серебристого неба.
– Первый Детский блок, – просто сказал Филос.
Чарли, глядя вниз, увидел рядом с соломенной крышей коттеджа двор с прудом и услышал пение. Там были дети.
Мистер и миссис Герберт Рейл выбирают детям одежду в одном из закоулков огромного супермаркета, стоящего на шоссейной дороге. Дети остались снаружи и сидят в машине. В магазине жарко, и супруги спешат. Герб толкает тележку для покупок, а Жанетт быстро перебирает стопки одежды на прилавках.
– Посмотри! Маленькие футболки! То, что нужно.
Жанетт выбирает три футболки пятого размера для Дейва и три третьего размера для Карин. Все это сваливается в тележку.
– Теперь брюки.
Она быстро отходит в сторону, а Герб с тележкой следует за ней. При этом он бессознательно соблюдает международные правила расхождения судов: приближающееся справа судно имеет преимущество; судно, делающее поворот, теряет преимущество. Герб дважды уступает дорогу, руководствуясь этими принципами, и теперь вынужден перейти на бег, чтобы догнать Жанетт. Колесо скрипит. Когда Герб начинает бежать, колесо прямо взывает о пощаде. Жанетт целеустремленно следует направо, затем прямо, пересекает три поперечных прохода, впереди остается еще два, и тут она неожиданно останавливается, как вкопанная. Запыхавшийся Герб с тележкой вновь попадает в зону досягаемости.
Она озабоченно спрашивает:
– А где же брюки?
Он указывает:
– Вон там, где написано "БРЮКИ".
Они пропустили один проход. Жанетт выразительно шевелит губами и поворачивает назад. Герб с неразлучной скрипящей тележкой следуют в арьергарде.
– Вельветовые слишком жарки. Все дети Грэхемов ходят сейчас в "хабе". Знаешь, Луи Грэхем не получил повышения, – вполголоса бубнит на ходу Жанетт, словно читает молитву, и приближается к хлопчатобумажной одежде. Хаки! Вот здесь! Пятый размер. – Жанетт берет две пары. – Третий размер. Она снова берет две пары, бросает их в тележку и спешит дальше. Герб со своей тележкой-инвалидом следует в кильватере. Еще два поворота налево, три прохода и остановка.
– Где сандалии?
– Вон там, где написано "ДЕТСКИЕ САНДАЛИИ".
Герб вспотел и высох уже не один раз, но он держится. Жанетт опять шевелит губами и несется к сандалиям. Герб догоняет ее, когда она уже выбрала две пары красных сандалий на желто-белой подошве.
– Остановись! – хрипит Герб, вымученно улыбаясь.
– Что еще? – отзывается Жанетт уже на ходу.
– Что ты хочешь на этот раз?
– Купальные костюмы.
– Ну так посмотри туда, где написано "КУПАЛЬНЫЕ КОСТЮМЫ".
– Не издевайся, дорогой, – отзывается она, держа курс на костюмы.
Герб катит тележку так, чтобы она катилась точно позади Жанетт, тогда он может расслышать, что она говорит, иначе мешает скрип. Жанетт замечает:
– Различие между мужчиной и женщиной в том… Доллар девяносто семь, – бросает она, проходя мимо кассы, – …что мужчины читают указатели, а женщины – нет. Я думаю, это связано с их желанием превосходства. Возьми самого простого упаковщика – он придумает тебе такую коробку, чтобы ты мог на ходу схватить ее, оторвать крышку по пунктирной линии, да еще проложит где-нибудь веревочку, чтобы дернуть и вскрыть внутреннюю упаковку… Гимнастические костюмы, – произносит Жанетт между делом, проходя прилавок, – …Девять инженеров сушат свои мозги над усовершенствованием упаковочного оборудования. А когда ты приносишь покупку в дом, ты открываешь ее простым ножом… Купальные костюмы, – не теряет путеводной нити Жанетт. – Что ты сказал, дорогой?
– Ничего, дорогая.
Она быстро просматривает содержимое большой корзины с ярлыком "Размер 5".
– Вот здесь. – Жанетт держит в руках маленькие плавки – голубые с красными полосами.
– Выглядят как памперсы.
– Они растягиваются, – отвечает Жанетт Может это и так, но Герб не проверяет. Он роется в корзине "Размер 3" и находит пару таких же плавок размером не больше его ладони.
– Вот, смотри. Берем эти, пока дети не сварились в машине.
– О, Герб! Не глупи: это же не купальник!
– Мне кажется, они идеально подходят Карин.
– Но, Герб! Они же без верха! – кричит вне себя Жанетт.
Он поднимает маленькие плавки повыше и в раздумье рассматривает их.
– Зачем Карин верх? Трехлетней девочке!
– Вот, нашла. О, дорогой, у Долли Грэхем такой же.
– Может, кто-нибудь в околотке возбудится, увидев грудь трехлетней девочки?
– Герб, не говори гадостей.
– Не согласен.
– Наконец, – она демонстрирует свою находку и хихикает. – О, чудесно, просто замечательно!
Жанетт бросает купальный костюм в корзинку, и супруги быстро движутся, сопровождаемые скрипом к кассирше: шесть футболок, четыре рубашки хаки, шорты, две пары красных сандалий с желто-белой резиновой подошвой, одни голубые плавки пятого размера и одни отличные миниатюрные бикини третьего размера.
Более десятка детей плескались в пруду, пели песни и играли.
Чарли еще никогда не слышал такого пения. При нем пели лучше или хуже, но вот так – никогда. Пение напоминало мягкий музыкальный аккорд на верхах органа, затем тональность понижалась, переходя в другие аккорды. Некоторые дети были постарше, другие еще с трудом ковыляли, но все они пели одинаковым образом; самым необычным было то, что из всех, примерно, пятнадцати поющих, одновременно пели не более четырех, иногда пяти. Музыкальные аккорды лились над группой, иногда пели лишь несколько смуглых малышей, затем вступали другие – игравшие дальше вдоль пруда, после вступали дети, плескавшиеся на другой стороне пруда, иногда пели альты, которые находились слева, и сопрано, находившиеся справа. Можно было почти физически ощущать, как аккорды сгущались, разрежались, взмывали вверх, распространялись, их тональность то неожиданно повышалась, то меняла оттенок. Два голоса поддерживали аккорд в унисон, в то время как остальные выпевали различные ноты, стремясь создать доминанту. Один из голосов вел септ-аккорд, иногда снижаясь на полтона, тогда аккорд становился минорным. Затем следовал пятый, шестой и девятый диссонансы, после чего аккорд восстанавливался, переходя в звучание в другом ключе – все это происходило легко, мягко и приятно.
Большинство детей были обнажены – все были стройны, с крепким сложением и ясными глазами. Неопытному глазу Чарли представилось, что все они выглядели, как маленькие девочки. Казалось, музыка не занимала их; они играли, плескались, бегали вокруг пруда, строили замки из песка, палочек и разноцветных кирпичиков; трое играли в мяч. Друг с другом они говорили на своем языке, напоминавшем курлыканье голубей, пищали, радовались, догнав и поймав убегавшего. Один из них плакал, как плачет упавший ребенок (трое ближайших детей быстро подхватили и успокоили его, поцеловав, сунув игрушку и начав тормошить его, пока он не засмеялся), но над всей этой сценой все время раздавались аккорды из трех, четырех или пяти нот. Одни вступали, другие прекращали петь, ныряя, разговаривая между собой. Чарли пришлось слышать такие звуки в центральном дворе Первого Медицинского блока, но не так четко, не так чисто. Эту музыку он слышал, где бы ни находился на Лидоме, где бы группами ни собирались лидомцы. Звучание музыки висело над Лидомом, как туман висит над стадами оленей на холодных лапландских равнинах.
– Почему они так поют?
– Они все делают вместе, – ответил Филос, его глаза блестели. – Когда они вместе что-то делают, они всегда поют. Когда дети сопереживают что-то, они поют, независимо от своих занятий. Это свойственно им, они не раздумывают над этим. Пение приносит им радость, тональности меняются в зависимости от ощущений: как будто человек искупавшись в холодной воде лег на горячие камни, ощутил тепло земли. Пение разносится в воздухе, оно приходит из окружения людей и уходит в него. Вот, я покажу тебе. Мягко и чисто он спел три ноты: "до, соль, ми…"
Все три ноты были тут же подхвачены тремя детьми, как если бы они были переданы в их уста Филосом: каждый ребенок пел одну ноту, и ноты сплелись в арпеджио и составили аккорд; затем ноты вновь повторились и перешли в аккорд; теперь один ребенок – Чарли видел его, он стоял по пояс в воде – изменил одну ноту, и арпеджио стало "до, фа, ми…" и сразу же последовали "ре, фа, ми" и вдруг "фа, до, ля…" Так продолжались эти вариации. К ним добавлялись другие, периодически переходя в минор. Наконец, пение перешло в постоянно звучащий, лишь слегка изменяющийся аккорд.
– Это… просто красиво, – выдохнул Чарли, искренне желая выразить свое восхищение и сердясь на себя за неумение это сделать.