* * *
Поистине удивительно, подумал Макс, как возможность взлететь на воздух пробудила в этом молодом человеке чувство независимости. Сильвестро выслушал Менигстайна и молча повел прибывших к выходу.
– Есть что-нибудь новое? – спросил Менигстайн.
Генеральный директор "Атомикса" покачал головой.
– Он дал нам неделю. Это было три дня назад. Он хочет – совершенно непонятно зачем, – чтобы мы известили людей о том, что им предстоит взлететь на воздух. Когда мы посылаем к нему кого-нибудь для переговоров, он неизменно упоминает об этом. Конец света предопределен, и люди должны это знать.
– Неделя… – начал Макс.
Сильвестро взглянул на него.
– Ководрин. Он пичкает себя ководрином. В случае нужды он сможет не спать и целый месяц. А мы не смеем его тронуть.
– А если действовать силой? Например, использовать какое-нибудь кибернетическое устройство?
На этот вопрос ответил Менигстайн.
– Вы читали его статью, Макс, – задумчиво сказал он. – Ведь это идея ван Марка, а ван Марк отличался методичностью в разработке своих планов. Вокруг письменного стола Лаберро воздвигнут барьер из фотоэлементов. Достаточно пересечь этот барьер, когда он включен, и взрыв неминуем. А он включен постоянно. Пытаясь приблизиться к Лаберро, мы должны быть предельно осторожны.
– Понятно, – кивнул Макс. Они подошли к лифту. – Я, пожалуй, пройду прямо к нему.
Сильвестро окинул его недоверчивым взглядом.
– Большого вреда от этого не будет, – угрюмо процедил он.
Помещение, где находился главный рубильник, оказалось почти пустым, лишь посредине стоял большой письменный стол, а за ним кресло. Возле самой двери, где не действовал барьер из фотоэлементов, стояло еще одно кресло. Макс с облегчением заметил, что оно широкое и удобное.
В кресле за письменным столом сидел Мэтью Лаберро. Макс пристально вгляделся в него. Друзья по многолетней переписке, они ни разу не встречались и даже не общались друг с другом по видеофону. Макс почему-то считал Мэтью высоким и удивился, увидев перед собой человека ростом много ниже себя, почти карлика. У Мэтью было худое, изрезанное морщинами лицо и мешки под глубоко посаженными глазами. Он смотрел на входившего в комнату Макса.
– Разрешите представиться, Мэтью, – сказал Макс. – Я Макс Ларкин.
Губы Лаберро растянулись в улыбке.
– За последние дни у меня здесь было вдоволь посетителей, – произнес Мэтью. Говорил он тихо, мягко и настороженно. – Философы, служители церкви и прочие джентльмены, которые прямо и откровенно признавались в том, что заинтересованы в дальнейшем существовании нашей планеты. Неплохо они придумали, заполучив вас. Значит, вы Макс? Год падения Ниневии?
– Шестьсот двенадцатый.
– Да, вы Макс. Не могу сказать, что рад встрече. При наших отношениях нам вовсе не требовалось видеться друг с другом. Быть может, вы решили, что нам следует повидаться, до того как мы… все отойдем в лучший мир? Я теряюсь в догадках, Макс.
– Нет, – ответил Макс. – Я всегда действую только из корыстных побуждений. – Он помолчал, не сводя глаз с Лаберро. – Я разочарован. Я-то думал, что в одном мы единодушны: непрошеное вмешательство есть безумие.
– В ограниченных размерах – безусловно. Что же касается тотального вмешательства, так сказать в космическом масштабе, это несколько меняет дело, верно?
– Масштабы, разумеется, не те, – согласился Макс. Он поудобнее уселся в кресло. – И давно вы задумали все это, Мэтью?
– Года три назад, – пожав плечами, ответил Лаберро. – Вскоре после того, как меня сюда перевели, я наткнулся на бумаги ван Марка. Честно говоря, первоначально мои намерения были чисто умозрительного характера. Мне хотелось выяснить, может ли человек в одиночку справиться со всем этим, то есть создать такой запас энергии, который, если ее освободить, в состоянии стереть человеческую жизнь с лица земли. – Он улыбнулся. – А раз уж такой фитиль создан, то почему бы его не поджечь?
– Ваши первоначальные побуждения мне понятны, – не спеша отозвался Макс. – Мне и самому трудно было бы отказаться от возможности сыграть подобного рода штуку. Но она не из тех, которые человек здравомыслящий доводит до конца.
– Меня этим не возьмешь, Макс, – сказал Лаберро. – Могучий инстинкт самосохранения есть непременное условие продолжения жизни. Любой моральный кодекс назовет безумцем человека, пожелавшего сделать то, что намерен сделать я. Ответьте мне на один вопрос, Макс. Жизнь, по-вашему, плоская шутка или есть в ней какое-то назначение, какая-то цель? Если жизнь всего лишь шутка, то важен ли ее конец? А если в ней есть назначение, то почему не рассматривать мои действия как часть этого назначения?
– Середины, значит, нет? – спросил Макс. – Вы меня удивляете, Мэтью. А что вы скажете о цели как результате прогресса?
– "Сила жизни" Шови? Аргумент атеиста, оправдывающий его дальнейшее существование. Вы меня удивляете, Макс.
– Но вы же не можете не принять это во внимание! И фамилия его была не Шови, а Шоу. Впрочем, мне понятны ваши заблуждения. Конечно, я не надеюсь, что мои слова хоть чем-нибудь помогут, но беда ваша в том, что вы становитесь все более надменным.
– Мы, читающие "Искатель", – ответил Лаберро, – сознаем свое превосходство над обычными людьми нашего времени. Но я, например, только недавно, когда в моем распоряжении оказался небольшой запас энергии, понял, насколько велико это превосходство. Вот тогда-то, занимаясь своими обычными служебными делами, я и подумал, как легко будет подвести черту под "Силой жизни" человечества, написав большими красными буквами "СТОП". Я начал присматриваться. Я не сводил глаз с телеэкрана, чего никогда не делал прежде. Да вот, полюбуйтесь сами.
Вездесущий телеэкран занимал большую часть стены слева от Лаберро и справа от Макса. Лаберро нажал одну из кнопок на своем столе, и экран ожил. Группа стройных девиц в шелковых, туго облегающих рейтузах и золотых туфельках, высоко задирая ноги, исполняла джигу под хриплый аккомпанемент мелодии весьма дурного пошиба. Камера, следуя за ними, подробно, слишком подробно, знакомила зрителя с телосложением каждой девицы.
– Филадельфия, – провозгласил Лаберро. – А теперь Голливуд.
Диктор объявил: "Приглашаем вас на "час культуры". Великое наследие прошлого. Прежде всего, по просьбе наших многочисленных зрителей, шедевр двадцатого века – "Голубая рапсодия" Гершвина".
Камера запорхала вокруг оркестра, особенно выделяя сладкозвучную группу смычковых инструментов.
– Лондон, – пояснил Лаберро.
Смутные фигуры метались и скользили в море тумана. А вокруг амфитеатром расположилась неистово орущая толпа. Комментатор хрипло выкрикивал: "Мяч у Рис-Уильямса! Он отдает его Джонсу. Прекрасный пас! Отличный пас! О-о-о – мяч утерян! По-моему, мяч утерян! Да, опять схватка! Какая великолепная игра!"
– Дели, – сказал Лаберро.
На этот раз телевикторина. Лаберро выключил телевизор.
– Выбор сделан наугад, – заметил он. – И все это во второй половине двадцать второго века! Ну-ка, скажите что-нибудь в его защиту! Я жду.
– Я и не собираюсь его защищать, – мягко возразил Макс. – Но вы-то, вы? Неужели все это вам настолько ненавистно, что вы оправдываете свое намерение стереть жизнь с лица земли?
– В оправдании, – ответил Лаберро, – нуждаются только слабые духом. У меня же нет сомнений. Я могу это сделать, а то, что я на это способен, уже само по себе есть оправдание.
– А как же дети? – спросил Макс. – И животные?
– Не пытайтесь взывать к чувствам. Сентиментальность – признак глупости. Дети становятся взрослыми. Животные тоже умирают, и подчас мучительно. Конец всегда одинаков независимо от того, наступает ли он мгновенно или ему предшествует длительная агония.
– Тогда вспомните о себе, – проговорил Макс. – Вы готовы к смерти?
– Каждый человек, каждое живое существо, – медленно ответил Лаберро, – умирая, уносит с собой целый мир. Но это мир субъективный. Я же унесу с собой мир объективный, миллиард миллиардов миров. Верите ли вы, что я действительно с нетерпением жду того мгновения, когда нажму вот эту самую кнопку?
И палец Лаберро чуть прикоснулся к маленькому зеленому кружку на пульте управления.
– Да, – ответил Макс, – верю. – Он помолчал. – И вы хотите, чтобы весь мир знал о том, что должно произойти? Для чего? Из чистого садизма?
– Нет, – мрачно возразил Лаберро. – Я хочу предупредить людей. Будет несправедливо, если их не предупредить.
Макс понимающе кивнул головой.
– Ваш телеэкран подключен к видеофону? – спросил он.
– Да, – ответил Лаберро. – А что?
– Соедините меня с кабинетом Сильвестро.
Лаберро секунду недоуменно смотрел на него. Потом сказал:
– Пожалуйста.
На экране появился кабинет Сильвестро. Сам Сильвестро сидел, Менигстайн стоял рядом.
– Что скажете? – спросил Сильвестро.
– Докладываю, – ответил Макс. – Подтверждаю, что директор Лаберро по-прежнему настаивает на осуществлении своего намерения. Взрыв, видимо, будет произведен в задуманное время. Необходимо тотчас принять срочные меры по эвакуации как можно большего количества людей на Марс и Венеру. Необходимо также сообщить людям о том, что должно произойти.