Бесконечная толпа людей, людские потоки, текущие к одному человеку, который находится в центре. Затем поток людей превращается в океан, который вот-вот поглотит этого человека, но вместо того, чтобы утонуть, он идет по океану, посвистывая, и исчезает. Водный океан превратился в травяной. Бело-золотой Тревлэйр приземлился на траве, из кабины выбрался пилот с матерчатым транспарантом: ЛЕТИТЕ – 3 долл. – ЛЕТИТЕ.

Было три часа утра, когда я проснулся от этого сна, помня его весь, и по какой-то непонятной причине почувствовал себя счастливым. Я открыл глаза и увидел, что большой Тревлэйр стоит возле Флайта. Шимода сидел на своей постели так же, как и тогда, когда я впервые встретил его, опершись на левое колесо своего самолета. Нельзя сказать, что я видел это ясно, просто знал, что это так.

– Эй, Ричард, – тихонько позвал он из темноты. – Разве это не объясняет тебе, в чем дело?

– Что объясняет мне? – сказал я, смутно соображая спросонок, все еще вспоминая сон и, кажется, ничуть не удивленный тем, что он еще не спит.

– Твой сон. Этот парень, толпа и самолет, – терпеливо проговорил он. – Тебе было любопытно узнать насчет меня, теперь ты знаешь. Все в порядке?

Было такое сообщение: Дональд Шимода, тот, которого прозвали «Механик – Мессия», американский авиатор, исчезнувший однажды на глазах у двадцати пяти тысяч свидетелей. Это я помнил, читал на газетном стенде в каком-то городишке в Огайо, но только потому, что это было напечатано на первой странице.

– Дональд Шимода.

– К вашим услугам, – сказал он. – Теперь ты знаешь, и не ломай больше голову на эту тему. А теперь спи.

Но я долгое время думал об этом, прежде чем заснуть.

– Разве это можно… я и не думал… У тебя такое предназначение – Мессия, ведь от тебя ожидают, что ты спасешь мир, так? Я и не знал, что Мессия может вот так запросто закручивать гайки, а потом взять и все бросить.

Я сидел верхом на обтекателе Флайта и рассматривал своего странного приятеля.

– Дон, брось-ка мне, пожалуйста, ключ 9/16.

Он поискал в ящике и бросил мне гаечный ключ. Как и другие инструменты, в то утро ключ, который он мне бросил, замедлил свой полет и остановился в воздухе, плавая в невесомости, лениво вращаясь. Однако, как только я коснулся его, он тяжело опустился мне в ладонь, обычный хромо-ванадиевый авиационный гаечный ключ, хотя и не совсем обычный. С тех пор, как у меня в руках сломался ключ 7/8, я купил самые лучшие инструменты, какие только можно достать… Этот вот был как раз первого класса, а это, как знает каждый механик, не очень-то обычный гаечный ключ. Он мог бы быть сделан из золота, судя по цене, одно удовольствие держать его в руке и знать, что он ни за что не сломается, что бы с ним не вытворяли.

– Конечно, ты можешь отказаться. Бросить все, что хочешь, если передумал. Ты можешь перестать дышать, если захочешь.

Он пустил в воздух полетать отвертку Филлипса, просто так, для развлечения.

Я трудился над тем, чтобы затянуть гайки в основании цилиндра на моторе Киннера. Хороший двигатель – старенький В-5, но через какие-нибудь сто часов лета гайки так и норовят разболтаться, поэтому лучше уж не доводить до этого и подтянуть их заранее. И конечно, первая же, которую я попробовал ключом, была завернута на четверть оборота слабее, чем следует, и я порадовался своей предусмотрительности, решив заняться имя в это утро, до того, как появятся первые пассажиры.

– Дон, Дон, верно, но похоже, что мессианство отличается от других работ, а то, знаешь, Иисус бы вернулся и зарабатывал на жизнь тем, что строгал бы доски рубанком. Может быть, это только звучит странно.

Он задумался, пытаясь понять мою точку зрения.

– Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать. Странно в этом как раз именно то, что Он не бросил все, когда они впервые стали называть Его Спасителем. Вместо того, чтобы удрать при этой скверной новости. Он попробовал рассуждать логически: «Ладно, я – Сын Бога, но мы все такие; я – Спаситель, но и вы все тоже! Чудеса, которые я делаю – и вы можете делать!» Любой человек в здравом уме понимает это.

Наверху на обтекателе было жарко, но мне вовсе не казалось, что я занимаюсь каким-то тяжелым трудом. Чем больше мне нужно было сделать, тем меньше я называл это работой. Я чувствовал удовлетворение, занимаясь тем, что не позволит цилиндру отвалиться от двигателя.

– Ну скажи, что тебе нужен еще ключ.

– Мне не нужно никакого ключа, и я оказался настолько духовно продвинутым, что смотрю на эти твои трюки, Шимода, просто как на игры умеренно развитого адепта, или, может, начинающего гипнотизера.

– Гипнотизера! Парень, ты все ближе к цели! Но уж лучше гипнотизер, чем Мессия. Что за скучная работа! И как это я не подумал, что она будет такой скучной.

– Ты знал, – сказал я мудро.

Он только засмеялся.

– Ты когда-нибудь думал, Дон, что в конце концов может оказаться, что бросить не так-то уж просто. Может оказаться, что не так просто зажить жизнью простого человеческого существа.

Он не рассмеялся в ответ.

– Ты, конечно, прав, – сказал он и взъерошил волосы. – Стоило мне остаться в каком-нибудь месте на день-два дольше, и уже люди знали, что я представляю собой нечто странное. Погладишь меня по рукаву – и исцелишься от конечной стадии рака, – и неделя не пройдет, как я снова посреди теплы. Этот самолет дает мне возможность передвигаться, и никто не знает, откуда я пришел, и куда направлюсь дальше, а это меня вполне устраивает.

– Тебя ждут крутые перемены, круче, чем ты думаешь, Дон.

– Да ну?

– Да, в наше время все идет от материального к духовному… Хоть и медленно, ко все же этого движения не остановить… Думаю, мир не оставит тебя в покое.

– Им нужен не я, а чудеса! А это я могу передать кому-нибудь еще. Пусть он будет Мессия. Я не скажу ему, что это скучная работа. И кроме этого: «нет настолько большой проблемы, чтобы от нее нельзя было убежать».

Я соскочил с обтекателя на траву и стал подтягивать гайки на третьем и четвертом цилиндрах. Они не все разболтались, но некоторые следовало довернуть.

– Ты что. Цитируешь изречения знаменитой собачки Снупи, Дон?

– Я буду цитировать истину отовсюду, где бы ни находил ее, не угодно ли вам это?

– Ты мастер убеждать, Дон. А что если я начну поклоняться тебе прямо сейчас? Что если я устану возиться со своим мотором и начну умолять, чтобы ты починил его за меня? Послушай: я отдам тебе все деньги, которые я получу, работая до захода солнца, все до последнего цента, если только ты научишь меня парить в воздухе! Если же ты не сделаешь этого, тогда я буду знать, что обязан молиться Тебе, Святому, Посланному Облегчить Бремя!

Он только улыбнулся в ответ. Я до сих пор думаю, что он не понимал, что не может убежать. Как мог я знать то, чего не знал он?

– У тебя был весь этот спектакль, который мы видим в фильмах об Индии? Толпы на улицах, миллионы рук, касающихся тебя, цветы и фимиам, золотые помосты, увешанные серебристыми гобеленами, где бы ты мог стоять и говорить?

– Нет. Еще до того, как я попросил эту работу, я знал, что не смогу этого вынести. Поэтому я выбрал Соединенные Штаты и получил только толпы.

Ему было мучительно вспоминать об этом, и я пожалел, что затеял этот разговор.

Он сидел в траве и продолжал говорить, глядя сквозь меня.

– Я хотел сказать: Бога ради, если вы хотите свободы и радости, неужели вы не видите, что этого нет нигде вне нас? Скажите себе, что это у вас есть – и это у вас будет! Действуйте так, как будто она ваша, и она будет ваша! Ричард, что же такого непонятного в этом? Но они даже не слышали, большинство из них. Чудеса – это все равно, что ходить на автогонки, желая увидеть аварии, так они ходили на меня, чтобы увидеть чудеса. Сначала ты просто не находишь себе места от бессилия, а через какое-то время все это становилось просто скучным. Я понятия не имею, как другие мессии могут выносить такое.

– Когда ты так изображаешь дело, оно теряет некоторую долю очарования, – сказал я. Подтянув последнюю гайку, я отложил инструменты. – Куда мы сегодня отправимся?

Он подошел к моей кабине, и вместо того, чтобы стереть насекомых с ветрового стекла, провел над ним рукой, и раздавленные маленькие создания ожили и улетели прочь. Его собственное ветровое стекло, конечно, никогда не нужно было чистить, и теперь я знал, что его мотор тоже никогда не потребует никаких забот.

– Я не знаю, – сказал он. – Я не знаю, куда мы направимся.

– Что ты хочешь сказать? Ты же знаешь будущее и прошлое всех вещей. Ты знаешь точно, куда мы летим!

Он вздохнул.

– Да, но я стараюсь не думать об этом.

В течение короткого времени, пока я работал с цилиндрами, я с восторгом думал, что все, что нужно делать, так это оставаться с этим парнем – и не будет никаких проблем, не случится ничего плохого и все будет прекрасно. Но то, как он сказал это: «Я стараюсь не думать об этом», заставило меня вспомнить, что случается с мессиями, посланными в этот мир. Здравый смысл кричал мне повернуть на юг после взлета и лететь от этого человека как можно дальше. Но, как я уже говорил, бывает одиноко летать самому, и я был рад найти его, просто чтобы был кто-то, с кем можно было бы поговорить, и этот кто-то отличал бы элерон от вертикального стабилизатора.

Я бы повернул на юг, но после взлета я остался с ним, и мы полетели на северо-восток в будущее, о котором он старался не думать.