Была середина лета, когда случай свел меня с Дональдом Шимодой. За четыре года полетов мне ни разу не встретился ни один пилот, который делал бы то же самое, что и я: перелетал с места на место на стареньком биплане и катал пассажиров – по три доллара за час полета. Но однажды, пролетая к северу от Ферриса, штат Иллинойс, я взглянул вниз из открытой кабины своего Флайта, и, поверите ли, там приземлился старый «Тревлэйр-4000», бело-золотой на изумрудно-зеленом огороженном поле.

Летчик «Тревлэйра» сидел в траве, прислонясь к левому колесу своего самолета, и наблюдал за мной. С полминуты я тоже молчал, удивляясь его спокойствию. Я бы лично не был бы таким невозмутимым и не сидел бы так, наблюдая, как рядом со мной приземляется другой самолет, примерно в десяти ярдах. Я кивнул ему. Он мне понравился, сам не знаю почему.

– Ты выглядишь одиноким, – сказал я ему издали.

– Ты тоже.

– Не хочу мешать тебе. Если я лишний, полечу дальше.

– Нет, я ждал тебя.

Я улыбнулся на это:

– Прости, что опоздал.

– Ничего.

Я снял шлем и очки, вылез из кабины и спрыгнул на землю. После пары-другой часов в кабине моего Флайта это всегда приятно.

– Надеюсь, что ты не откажешься от ветчины и сыра, – сказал он, – хлеб с ветчиной, сыром, а может, и с муравьем.

Никаких рукопожатий, никаких церемоний знакомства.

Он не выглядел слишком крепким. Волосы до плеч, чернее, чем резина на колесах, к которым он прислонился. Глаза темные, как у ястреба. Хорошо, когда такие глаза у друга, но у любого другого они заставили бы вас чувствовать себя очень неуютно. Он вполне мог бы быть мастером каратэ, собирающимся продемонстрировать свое жесткое и бесшумное искусство.

Я взял у него сэндвич и стаканчик с водой из термоса.

– Ты кто? – спросил я. – За годы, что я катаю фермеров в самолете, я ни разу не видел ни одного такого же бродяги, как я.

– Да я ни на что особенно не гожусь, – сказал он вполне весело. – Немножко механик, сварщик, чуть халтурил с гусеничными тракторами. Задерживаясь на одном месте чуть больше, чем нужно, я попадаю в переделки. Поэтому я отремонтировал самолет и – бродяжничаю.

– А в каких моделях тракторов ты разбираешься? – Я с детства бредил дизельными тракторами.

– Д-8, Д-9. Да это было совсем недолго, в Огайо.

– Д-9! Такие большие, с дом! С двойным приводом! Это правда, что они могут сдвинуть гору?

На минуту я прислонился к нижнему крылу его самолета и смотрел на него. Игра света… На него трудно было смотреть вблизи. Как если бы он был окружен серебристым сиянием, создающим слабый светящийся фон.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– В какие такие переделки ты попадал?

– О, ничего особенного. Просто сейчас мне нравится все время передвигаться, как и тебе.

– И долго ты уже катаешь фермеров? – спросил я у него, глядя на самолет.

– С месяц, может, недель пять.

Он лгал. Пять недель полетов над полями – и кто бы вы ни были, на вашем самолете появятся и грязь, и солома на полу кабины. Хоть что-нибудь да будет. Но эта машина… Ни капли масла на ветровом стекле, ни пятнышка от травы на несущих плоскостях, ни налипших на винте насекомых. Летом в Иллинойсе это невозможно ни для какого самолета. Я рассматривал Тревлэйр еще минут пять, а потом вернулся и сел на траву под крылом лицом к летчику. Мне не было страшно. Мне все еще нравился этот парень, но только что-то здесь было не так.

– Почему ты говоришь мне неправду?

– Я сказал тебе правду, Ричард, – сказал он. Мое имя тоже написано на моем самолете.

– Слушай, человек не может катать пассажиров на своем самолете целый месяц без того, чтобы не замаслить его, или хотя бы, друг мой, не запачкать хоть что-нибудь. Хоть одно пятнышко на ткани, а? Господи, ну хоть травинка на полу?

Он спокойно улыбнулся мне.

– Есть вещи, которых ты не знаешь.

В этот момент он был чужаком, пришельцем с другой планеты. Я поверил, тому, о чем он говорил, но у меня не было никакого объяснения для пребывания этой ювелирной вещицы, чем по сути был его самолет, посреди летного поля.

– Это правда. Но когда-нибудь я их узнаю. Все узнаю. И тогда ты сможешь взять мой самолет, Дональд, потому что тогда мне уже не нужно будет летать.

Он посмотрел на меня с интересом, его черные брови поднялись.

– Да ну? Расскажи мне.

Я был в восторге! Кто-то хочет услышать мои теории!

– Долгое время люди не умели летать. Думаю, это происходило просто от того, что они считали это невозможным, поэтому они, конечно, и не научились первому закону аэродинамики. Мне хочется верить, что где-то существует другой закон: вам не нужны самолеты, чтобы летать… или проходить сквозь стены… или добираться до других планет. Мы можем научиться делать все это без машин. Если захотим.

Он улыбнулся едва заметно и серьезно кивнул.

– И ты думаешь, что научишься всему этому, если будешь катать пассажиров по три доллара за рейс?

– Единственное знание, которое имеет для меня смысл, это то, которое получаешь самостоятельно, делая то, что ты хочешь. Нет и не может быть на земле ни одной души, которая могла бы научить меня большему из того, что я хочу знать, чем мой самолет и небо. И если бы такой человек был, я тут же направился бы разыскивать его. Или ее.

Темные глаза спокойно смотрели на меня.

– Разве ты не веришь, что у тебя есть ведущий, если ты действительно хочешь научиться всему этому?

– Да, меня ведут. А кого нет? Я всегда чувствовал, что за мной наблюдают или что-то в этом роде.

– И ты думаешь, что тебя приведут к учителю, который поможет тебе?

– Если не случится так, что этим учителем окажусь я сам, тогда да.

– Может, так и случится, – сказал он.

Современный новый пикап неслышно подъехал к нам по дороге, подняв облако пыли, и остановился у поля. Дверца отворилась, и оттуда вышли старик и девочка лет десяти. Было так безветренно, что пыль оставалась висеть в воздухе.

– Это вы тут катаете? – спросил старик.

Поле нашел Дональд Шимода, и поэтому я молчал.

– Да, сэр, – сказал он весело. – Сегодня неплохо полетать, правда? Хотите?

– А если бы захотел, вы не станете выкидывать номера, делать всякие там кувырки? – глаза старика озорно блестели, пока он разглядывал нас, чтобы увидеть, принимаем ли мы его за простака-деревенщину.

– Захотите – будем, не захотите – не будем.

– Так вы, наверное, дерете за это чертову уйму денег?

– Три доллара наличными, сэр, за десятиминутный рейс. Это значит тридцать три и три десятых цента в минуту. Многие, кто рискнул, говорят, что дело того стоит.

У меня было странное чувство постороннего, который болтается тут и слушает, как другой делает свое дело. Мне понравилось то, что он сказал все так сдержано. Я так привык к тому, как я рекламировал свои полеты: «Парни, гарантирую вам наверху температуру на десять градусов ниже! Отправимся туда, где летают только птицы и ангелы! И все это за три доллара, мизерная часть содержимого вашего кошелька или кармана!», что забыл, что это можно делать как-то иначе.

Это напряженная работа – летать и катать пассажиров в одиночку. Я привык к этому, но тут было еще и другое: если у меня не будет пассажиров, мне нечего будет есть. Сейчас, когда я мог себе позволить побездельничать оттого, что мой обед не зависел больше от выручки, я мог хоть однажды расслабиться и понаблюдать.

Девочка отошла назад и тоже наблюдала. Белокурая, с карими глазами, с серьезным лицом, она стояла рядом, потому что тут был ее дедушка. Она не хотела летать. Чаще бывает как раз наоборот: жаждущие летать дети и осторожные взрослые; когда вы зарабатываете себе на жизнь, у вас вырабатывается чутье на такие дела, – и я точно знал, что девочка не полетит с нами, сиди мы тут хоть целое лето.

– Кто из вас, джентльмены? – спросил старик.

Шимода налил себе в чашку воды.

– Ричард полетит с вами. У меня еще обед. Или ждите.

– Нет, сэр, я готов прямо сейчас. Мы можем пролететь над моей фермой?

– Конечно, – сказал я. – Только покажите, куда вам хочется полететь, сэр.

Я выгрузил из передней части кабины постель, ящик с инструментами и котелки, помог старику забраться на пассажирское кресло и пристегнул его ремнями. Затем я скользнул на заднее сидение и пристегнул свой ремень.

– Крутани, пожалуйста, винт, Дон, хорошо?

– Давай. – Держа чашку с водой, он встал у винта. – Как надо?

– Зажигание и тормоза. Поверни его тихонько. От толчка он сразу вырвется из руки.

Всегда, когда кто-нибудь поворачивал винт Флайта, он делал это слишком быстро, и по тем или иным, непонятным причинам, мотор не заводился. Но этот человек повернул его так тихонько, словно только этим занимался всю жизнь. Щелкнула пружинка стартера, искра проскочила в цилиндры, и старый мотор заработал совсем легко. Он вернулся к своему самолету, сел и завел разговор с девочкой.

В реве мотора и вихре летящей соломы Флайт поднялся в воздух на двадцать футов (если сейчас мотор откажет, мы сядем в пшеницу), пятьдесят футов (теперь мы можем повернуть и сесть на выгоне – к западу тут выгон для коров), восемьдесят футов. Я выравниваю, следуя туда, куда указывает палец старика, против юго-восточного ветра. Три минуты лета, и мы делаем круг над фермерскими постройками, сараями цвета раскаленного угля, над домом, словно выточенным из слоновой кости, окруженным зарослями мяты. Позади дома огород, где растет сахарная кукуруза, салат и помидоры.

Человек на переднем сидении посмотрел вниз, когда мы кружили над фермой, в просвет между крыльями и расчалками Флайта. На крылечке под нами появилась женщина в белом переднике поверх синего платья и помахала нам. Мужчина помахал ей в ответ. Потом они стали кричать, как им хорошо видно друг друга. Наконец он обернулся ко мне и кивнул, показывая, что довольно, спасибо, и что мы можем возвращаться.

Я сделал большой круг над городом Феррис, чтобы там знали, что можно будет полетать, и стал снижаться по спирали, чтобы показать, где это происходит. Когда я пошел на посадку, делая крутой вираж над полем, Тревлэйр взмыл с земли и сразу же повернул в сторону фермы, над которой мы только что летали.

Когда-то я летал в составе пятерки, и на мгновение у меня возникло то же ощущение… один самолет взлетает с пассажирами, в то время, как другой приземляется. Мы коснулись земли с небольшим сотрясением и откатились до дальнего края поля, недалеко от дороги. Мотор заглох. Мужчина отстегнул привязной ремень, и я помог ему выбраться. Он достал из комбинезона бумажник, и, качая головой, отсчитал долларовые бумажки.

– Вот это поездка, сынок.

– Мы тоже так думаем. Мы предлагаем товар высшего сорта.

– Это все твой друг. Вот уж кто умеет предложить свой товар.

– Почему он?

– Вот что я тебе скажу. Твой друг продал бы золу самому дьяволу. Держу пари, разве не так?

– Почему вы так думаете?

– Из-за девочки, почему же еще. Чтобы моя внучка Сара полетела на самолете! – говоря так, он следил за Тревлэйром, кружащим над фермой в голубой серебристой дымке воздуха. Он говорил так, как говорит спокойный человек, заметивший у себя в саду засохшую березу, которая вдруг расцвела и покрылась румяными спелыми яблоками.

– С самого рождения эта девочка до смерти боялась высоты. Вопит. Просто в ужас приходит. Она бы скорее голой рукой схватила шершня, чем залезла на дерево. Не полезла бы по лестнице на чердак, даже если бы началось наводнение. Девочка чудо как хорошо управляется с машинами, да и с животными неплохо ладит, но высота – от этого она бежит, как от чумы! И вот смотрите-ка – она летит!