Гостиница "Зайди и останься" оказалась третьеразрядным вертепом.
По ночам внизу, в трактире, орали песни и дрались. Визжали девицы и басили их сутенеры. Ближе часам к трем утра обязательно заявлялись стражники и требовали своей доли. Иногда деньги им отдавали безропотно, иногда – били. Тогда, уже совсем ближе к рассвету, стражники возвращались с подмогой, и утром, спускаясь по шаткой лестнице из своего номера в трактир для завтрака, я брезгливо перешагивал через черепки посуды и пятна крови.
На четвертый день я уже был сыт своими приключениями по горло, но ничуть не приблизился к цели – разыскать осколки зеркала и найти Людмилу.
Даже Овид мало чем мог помочь, хотя, надо признаться, если бы не он, пришлось совсем туго.
В первый момент Овид решительно заявил, что его дело нести караульную службу, – кстати, и смена скоро, – а не шастать со мной по всем мирам в качестве сопровождающего. Но к этому времени я уже уяснил, что руна дает право не только просить, но и приказывать, так что послушник, ворча, впрочем, и чертыхаясь, все же последовал за мной.
О Хоме и говорить нечего, он с самого начала был придан мне Дер-Виддом в качестве постоянного спутника. Через день или два я привык к ходячему и разговаривающему табурету настолько, что и не помышлял даже о том, чтобы от него избавиться, несмотря на его скверный характер.
Сами жители называли свою страну Микст, хотя я немедленно окрестил ее Помойкой. Грязь на улицах царила необыкновенная.
Собственно и страной в полном смысле Помойку можно было назвать с трудом. Микст состоял из столицы, которая также именовалась Микст, и предместий с нескольким десятков ферм. Что находилось дальше, не знал никто, да это никого и не волновало. Окружающий и замкнутый мир воспринимался как данность.
Для того, чтобы устроиться даже в такую скверную гостиницу, Овиду пришлось сразу же продать на базаре свою замечательную шпагу.
Расставался он с ней почти со слезами.
"Настоящая толедская сталь, – бормотал он. – Из настоящего мира."
О настоящем мире в Миксте знали немногие, но вещи из него ценились очень дорого. Их происхождение приписывали сильному колдовству, запрещенному законом, в отличие от бытовых заклинаний, которые как раз были здесь делом самым обычным.
Овид объяснил, что о настоящем мире знают только посвященные, так как друиды тщательно следят за тем, чтобы никто из жителей мира Хезитат не проник сквозь зеркальный вход в реальную действительность.
– Возникнет лишняя путаница, – строго читал мне лекцию Овид. – Итак некоторые постоянно заглядывают в настоящий мир через зеркала с помощью заклинаний. Они пользуются зеркалами, как окнами, и таких окон много, а вот дверь всего одна.
– Теперь ни одной, – сварливо напомнил Хома.
Табурет стал в последнее время невыносимо раздражительным и постоянно пилил меня за то, что не ищу осколков, а я просто не знал с чего начать, и это также не улучшало моего настроения. Мы постоянно ссорились.
Из рассказов Овида ясно было пока лишь одно – осколки зеркальной двери в Хезитат не дают отражения и кажутся обыкновенными стеклами. В них могут отражаться только люди и предметы из настоящего мира. С одной стороны, это облегчало поиск, но, с другой – подобное свойство осколков делало их в глазах обитателей Микста ненужным стеклянным хламом. О входном зеркале знали, конечно, посвященные, но где уверенность, что осколки попали именно в их руки.
На четвертый день нашего пребывания в Миксте я проснулся в дурном расположении духа.
Ночью, естественно, внизу опять дрались и орали.
В конце концов Овид не выдержал и отправился к хозяину, чтобы высказать все, что думает о его заведении. Кончилось это тем, что Овида чуть не арестовали стражники, придравшись к тому, что у него не поставлена кроме круглой еще и треугольная печать на гостевом свидетельстве.
Овид правильно оценил обстановку и в драку ввязываться не стал, а просто сотворил недостающую печать с помощью незатейливого колдовства, но было уже поздно, с него все-таки содрали приличный штраф в пользу городской управы.
В результате денег у нас осталось на двухнедельное проживание в гостинице при самом скромном питании.
Кроме непролазной грязи Микст поразил меня еще и тем, что невозможно было понять, в каком веке застряло это государство.
Здесь, например, совершенно естественным образом соседствовали вполне современные, но плохо действующие водопровод и телефон с архаичными шпагами и алебардами, жители носили костюмы, какие не встретишь и на самом разнузданном карнавале. По улицам ходили представители всех рас и народов, но никого это не удивляло. Не удивлял никого и живой табурет. Хома совершенно свободно мог заговорить в лавке, прицениваясь к товару, и ему отвечали, как и любому посетителю, имеющему деньги.
Короче, от такой путаницы голова могла пойти кругом, а тут еще надо выяснять, не видел ли кто красивой рыжеволосой девушки с необычным для Микста именем Людмила и нельзя ли где нибудь найти осколки стекла, которые не имеют никакой ценности, но тем не менее мне крайне необходимы.
Дурное настроение не улучшилось после того, как я несколько раз произнес водопроводное заклинание, но из медного крана не пролилось ни капли.
Список заклинаний на все случаи жизни в гостинице висел над раковиной и держался на одной ржавой кнопке. У крана имелась и ручка, но она носила чисто декоративный характер – сколько ее ни верти, толку не будет. Следовало произнести довольно длинное заклинание. Для забывчивых его даже поместили в общий список, но вода сегодня не хотела мне подчиняться.
Овид ушел из гостиницы почти сразу после разборок со стражей. Хома также отсутствовал. Пришлось вести полностью самостоятельную жизнь спуститься вниз и потребовать завтрак.
Уже выйдя из номера, я вспомнил, что все деньги остались у Овида, значит о завтраке можно забыть – в долг здесь не кормили.
Независимо проследовав мимо хозяина гостиницы, угрюмого и на всех подозрительно глядящего верзилу в клеенчатом фартуке поверх синей майки, я вышел на улицу.
Готическая башня городской управы как кость торчала поверх черепичных крыш тесно застроенных кварталов. Еще дальше, вертикально рассекая горизонт, к небу поднимался единственный небоскреб Микста. В небоскребе размещалось множество фирм и фирмочек, в том числе и сыскное бюро, куда мы обратились за консультацией, впрочем, безрезультатно.
Небоскреб мне запомнился еще и тем, что там мы с Хомой застряли в лифте. Заклинание сработало плохо, и нас извлекли из душной кабинки лишь через час, когда я уже решил, что задохнусь, как подводник в затопленной субмарине.
Накрапывал дождь. В Миксте вечно невозможно было понять, какое сейчас время года. Походило на осень, но это вовсе не означало, что через десять минут по-июльски не припечет солнце или не пойдет снег.
Стоило отойти на десять шагов от гостиницы, как сзади завопил зеленщик, толкающий тележку со своим товаром, я мешал ему проехать.
Тележка на велосипедных шинах двигалась почти бесшумно, зато навстречу, стуча по круглым булыжникам и высекая искры, грохотала чудовищная арба с колесами почти в мой рост. Для крепости ободья арбы были обиты железом, а тащил ее облезлый и злой на вид верблюд. Издалека слышались частые звонки конки – самого популярного транспорта Микста.
Говорили, что в городе есть также и метро, но им почти никто не пользовался – поезда ходили лишь благодаря совместным заклинаниям пассажиров, и единодушия толпы не всегда хватало на то, чтобы сдвинуть с места состав.
Если я когда и мечтал о большой костюмной исторической пьесе, то теперь мог быть совершенно доволен. Да и роль досталась не из эпизодических. Полномасштабная главная роль. Масса импровизаций. Дурак-режиссер играть не мешает. Одним словом, мечта, а не роль. Не хватало, правда, пустяка – сцены и зрительного зала. Аплодисментов также не хватало. От Овида и Хомы одобрительных возгласов ожидать не приходилось. Наоборот, они ворчали и брюзжали, подгоняли и попрекали, как будто еще неделю назад я не был самым обыкновенным актером, а так всю жизнь и оставался Мастером Александром, наделенным чрезвычайными полномочиями.
Я суеверно потрогал руну Зеркальной Двери.
В первый день нашего пребывания в Миксте у меня наступил психический срыв. Я закатил скандал моим спутникам, и в конце концов разбушевался настолько, что порвал шнурок, на котором висела руна, и выбросил в окно. Надо было видеть, как смертельно побледнел обычно невозмутимый Овид, а табурет от ужаса забился в самый темный угол гостиничного номера.
Через мгновение я ощутил на горле давящую тяжесть чьей-то руки, а еще мгновение спустя понял, что шнурок вновь оказался на месте и лишь стал намного короче, так что врезался в кожу, как петля удавленника. Через час или два хватка ослабла, но больше бунтовать я не пытался. Хватило одного, но очень действенного предупреждения.
Итак, я вживался в роль.
По разработанному нами плану я должен был представлять коммивояжера одной из дальних ферм, приехавшего в город для продажи сыра и масла, а также тайно торгующего золотыми украшениями.
Откуда могли взяться у меня хотя бы образцы товара, мы особенно не задумывались. А зря. Хозяин, эта прожженная бестия, сразу же насторожился, не обнаружив у нас багажа. Пришлось объяснять, что товар прибудет немного позже, а пока мы только еще ищем покупателей.
Не обошлось и без взятки, что не улучшило наших отношений, а, скорее, насторожило хозяина еще больше.
Про торговлю золотыми украшениями придумал Овид, который больше, чем мы с Хомой, знал о местных обычаях. Торговля золотом была здесь делом государственным, что не мешало мелким предпринимателям спекулировать ценными безделушками почти в открытую.
Золото намывали в ручьях у дальних ферм, там же отливали перстни и браслеты, которые пользовались у жителей Микста бешеной популярностью.
Подул сырой осенний ветер, и я плотнее запахнул широкий черный плащ, в котором чувствовал себя скорее графом Альмавивой, чем Александром Кукушкиным. Джинсы и клетчатая рубашка по-прежнему оставались на мне, а вот тапочки пришлось оставить в гостиничном номере, для путешествий они подходили мало, и Овид справил мне короткие кожаные сапоги и плащ все на те же деньги, вырученные от продажи шпаги. Вид, должно быть, был у меня забавный, но я утешался тем, что большинство прохожих выглядело не лучше.
Через полчаса я уже пожалел, что так необдуманно покинул гостиницу, не имея в кармане даже мелочи – съестные лавки и мелкие ресторанчики попадались на каждом шагу. Прислушиваясь к урчанию в желудке, я свернул в дверь первого же антикварного магазина.
Звякнул входной колокольчик, и откуда-то из темной глубины захламленного разными старыми вещами помещения прямо на меня выбежал тощенький лысый продавец.
Его острый длинный носик потешно дергался, как у испуганного ежика. Как видно, посетители не часто заглядывали в магазин, поэтому "ежик" напал на меня, как на нежданную, но лакомую добычу.
Не успев опомниться, я уже держал в левой руке очень ценный, по словам хозяина, древний манускрипт времен (не ошибиться бы) Вазбудидана Второго, а в правой – щедро инкрустированный ларец из танталового (!) дерева.
– Вы не пожалеете! – кричал продавец так, что закладывало уши. – Век будете благодарить! Это же настоящие сокровища. Вот ларец, в нем можно хранить манускрипт. Такие вещи, они друг друга стоят.
Я затравленно озирался по сторонам. Дернул черт зайти именно сюда.
Картины и подсвечники, красный рояль с косой трещиной через всю крышку, кинжалы и томагавки, всевозможная мелкая дребедень, сваленная в пыльные кучи, напоминающие муравейники. Внезапно взгляд сам собой остановился на тускло-желтой пачке сигарет.
"Кэмел"! Вот это уже точно не отсюда.
Не будучи заядлым курильщиком, "Кэмел" я узнал сразу.
– А это у вас что? – поинтересовался я и сунул ларец и манускрипт обратно в руки продавца. – Тоже продается?
– Здесь продается все, включая лавку! – продавец так обрадовался моему вопросу, что я немедленно пожалел, что спросил.
– У господина отменный вкус. Настоящие волшебные сигареты из настоящего мира.
Последнюю фразу продавец произнес шепотом.
– Господин, конечно, знает о настоящем мире? Берите, не прогадаете.
От названной цены меня бросило в жар, но немедленно сигаретная пачка с почтением и осторожностью была извлечена со стеллажа.
"Кэмел" оказался початым. Всего – я внимательно пересчитал двенадцать сигарет. А где же остальные? И где их хозяин? Как сигареты попали в Микст?
– Если господин интересуется вещами из настоящего мира, то я могу помочь, – как-то слишком небрежно заметил продавец.
По алчному блеску его хитрых глаз я понял, что он решил на мне крупно подзаработать.
– Может быть, – я постарался, чтобы мой ответ прозвучал также небрежно и неопределенно. – Но меня интересуют в основном зеркала. Или осколки настоящих зеркал.
– Которые не отражают? Господин не боится волшебных вещей?
Скажет тоже. Волшебных! Да вот у меня в кармане такой осколок. Сейчас покажу.
Я вытащил из кармана осколок, завернутый в замшу, и немедленно пожалел об этом.
Продавец быстро отвернулся и даже зажмурился, чтобы случайно не взглянуть на колдовской предмет.
– Нет-нет, – вновь зашептал он. Этот переход от крика к шепоту начал немало меня раздражать. – Ни в коем случае. Если господин желает, пусть глядит, а бедный слабый продавец разного хлама туда глядеть не будет. Одно дело – сигареты. Но зеркало! О-о! Это страшное колдовство.
– Но такие осколки в Миксте есть? – отступать было поздно, пришлось играть в открытую.
– Конечно. Случается. Не попадались пока ни разу. Но слышал.
– А если слышал, то можно их достать или нет?
– Это будет очень дорого стоить, – "ежик", похоже, пришел в себя и расчет победил страх. – Очень дорого.
– Я остановился в гостинице "Зайди и останься". Что-нибудь узнаете, наведайтесь туда. Меня зовут Мастер Александр.
Клянусь, это проклятое "мастер" само сорвалось с моих губ.
– Разумеется, Мастер. Всенепременно. Как только. Почему же вы уходите? А сигареты?
Но я уже со злостью (со злостью на самого себя, такого неосторожного, такого глупого) хлопнул дверью. Надо же так подставиться. А если этот "лысый ежик" задумает донести. За такие вещи могли наказать похуже, чем из-за отсутствия печати на гостевом свидетельстве. Всякие там заклятия на бытовом уровне – это пожалуйста. А вот настоящее колдовство с настоящими вещами из настоящего мира – совсем другое. Что тут у них есть? Тайная полиция? Инквизиция? Испанский сапог, клещи и дыба?
В свой номер я вернулся в самом мрачном расположении духа. Овид был уже там, он лежал на узкой койке, скинув ботфорты, и насвистывал "Миллион алых роз". Даже не расспросив о том, где он был и что делал, я выдал ему историю о моем посещении антикварного магазина. Через полчаса бурных объяснений мы все же пришли к выводу, что ничего исправить пока нельзя, но, возможно, продавец окажется нам полезным. Так что нет худа без добра.
Когда мы решили, что хватит споров на пустой желудок, время подходит к обеду, надо спуститься вниз и поесть, на лестнице раздался звон и грохот, и в комнату ворвался табурет. Он протаранил дверь с такой силой, что груда золотых браслетов, застежек и колец, которые он тащил на большом металлическом подносе, разлетелась по всей комнате шрапнельными брызгами.
– Хома! – закричал я, получив увесистый удар тяжелым золотым браслетом в область солнечного сплетения. – Это еще что такое! Откуда золото?
– От верблюда! – тяжело отдуваясь, проскрипел грубый Хома. Подрабатывал в лавке. Табуретом. Ювелир положил на меня товар и вышел. А я – прямо сюда!
– Спер, значит, – Овид раньше меня сообразил в чем дело. – А если бы поймали?
– Никак невозможно, – Хома наконец перестал скрипеть и охать. Ювелир же не знает, что я не простой табурет. Он меня на улице подобрал, жадюга. Плюшкин несчастный. И решил в дело приспособить. А что, неплохой улов. Давайте теперь переедем отсюда в "Георга V". Вот это настоящая гостиница для богатых людей. И мебель там порядочная, не то, что здесь, и Хома с презрением оглядел убогую обстановку номера.
На военном совете решили все же никуда не переезжать. Зачем вызывать лишние подозрения?
Овид немедленно продал часть нашего "золотого запаса" хозяину гостиницы, который к подобным операциям испытывал заведомую слабость, так как и младенцу было понятно, что он исправно подрабатывает перепродажей краденого.
Мои этические сомнения кончились с риторическим вопросом Овида: "А что будем жрать на следующей неделе?".
Хома чувствовал себя героем и разговаривал с нами несколько свысока, как барин с нахлебниками. Сам он в еде не нуждался, но капризничал и требовал отполировать ему сиденье, которое "отдельные варвары испортили горячим чайником".
А за обильным обедом с вином и десертом выяснилось самое главное Овид с раннего утра пропадал не зря, и сегодня нас ждет встреча с Татьяной Васильевной.
Услышав эту новость, я подавился куском ананаса, как рыбьей костью.
Испуганный хозяин бросился через весь зал, ревя на бегу и причитая, что дорогие гости, безусловно, будут им спасены, как только он выставит им лишнюю бутылку "Брауншвейгского" за счет заведения, чтобы компенсировать причиненный ущерб.
После продажи золота этот тип полюбил нас, как родных детей, и теперь явно раскаивался в недавней надменности и невнимательности.
Отмахнувшись от хозяина льняной салфеткой, я уставился на Овида слезящимися от кашля глазами.
– Ты это серьезно? – только и смог выдавить я в перерывах между спазмами. – Сухина здесь и ты молчал?
– А вы не спрашивали, – Овид поднял бокал с вином и взглядом знатока посмотрел его на свет. – Вы, Мастер, спрашивали только про Людмилу.
– А ты – маленький, сам не понимаешь. Так значит Татьяна Васильевна здесь? Она, что – тоже… друидка?
– Разумеется, нет, – Овида рассмешил вопрос, но, взглянув на меня, он подавил желание расхохотаться. – Татьяна Васильевна – одна из посвященных, но никаким званием не обладает. Вернее, она – даже не посвященная, а допущенная к знаниям. Зеркало слишком долго хранилось у нее. Естественно, кое-какие его секреты стали известны владелице.
– И вы позволяли обычной преподавательнице сценической речи вот так свободно гулять по мирам Хезитат?
– Ну, во-первых, не свободно гулять по мирам, а проходить только в Микст. А, во-вторых, никакая она не "обычная". Здесь, чтобы вам было известно, это графиня Сухина, любимая фрейлина вдовствующей герцогини Ганзейской.
– Вот тебе и Академгородок, – растерянно пробормотал я. – Вот тебе и "совецка власть". Так это значит в Микст постоянно отлучалась Татьяна Васильевна, а ни к каким не к родственникам.
– Да, кстати, герцогиня также с большим сожалением относится к частым отлучкам Сухиной якобы для ее поездок в собственное имение. Прямо разрывается старушка между Микстом и настоящим миром.
– Еще неизвестно, где ей лучше.
До меня постепенно стал доходить смысл разговора. Если Татьяна Васильевна здесь, то это большая удача. Я припомнил все, что знал о местной монархии.
Монархия была так себе.
Может быть, когда-то герцоги и правили Микстом, но к настоящему времени аристократические звания стали, скорее, декоративными, чем настоящими. Герцогине позволялось жить в собственном замке, который находился в центре города и был своеобразным государством в государстве. Но этим все и ограничивалось. Герцогине исправно отчислялась часть доходов от налогов для содержания двора, но никакой роли в управлении страной она не играла.
– И когда рандеву?
– Скоро. Вот пообедаем и пойдем.
На встречу с Сухиной мы отправились в сопровождении Хомы, который наотрез отказался остаться в гостинице.
– Еще чего! – невежливо заявил Хома, когда мы попросили его обождать нас в гостиничном номере. – Чтобы я не увидел любимую хозяйку? Уж она-то на меня кипящий чайник не ставила, – мстительно добавил он.
Я молча проглотил очередной упрек.
Карета Татьяны Васильевны поджидала нас на одной из маленьких окраинных площадей. Здесь было немноголюдно. То, что это карета именно Сухиной, я узнал сразу. Запряжена она была, естественно, парой серых в яблоках. На дверце сияла большая монограмма, в которой легко читались инициалы "СТВ".
Конечно, я не ожидал увидеть Татьяну Васильевну в привычном домашнем халате, но и не думал, что она окажется в кринолине и напудренном парике. Кокетливая мушка на левой щеке доконала меня окончательно.
– Голубчик! – протянула Сухина своим низким хорошо поставленным голосом. – Что же ты так на меня уставился? Я же здесь должна соответствовать.
– Здравствуйте, Татьяна Васильевна, – голос Хомы стал неожиданно льстив и любезен. – Вот собрались засвидетельствовать свое почтение.
– А это еще кто? – удивилась сначала графиня. – Постой, постой. Кажется, узнаю. Господи, да это никак мой табурет.
– Хома, – оставаясь предельно вежливым, поправил Хома. – Вот путешествуем.
– Мальчики, – Сухина обвела нас помолодевшим взглядом. – Что же такое происходит? И как нам теперь быть? У меня экзамены на следующей неделе.
– Да разве об этом сейчас надо думать, – раздраженно заметил я. Людмила пропала. Может быть, она где-то здесь. Осколки надо собирать, а то ведь так и проторчим в Миксте. Вам-то здесь, может, и хорошо, а вот мне не очень нравится.
– Ты, Кукушкин, – словно я все еще оставался студентом, немедленно отреагировала Сухина, – всегда был ненаходчивым. Да-да, ненаходчивым. Ты же – актер. Ты же должен вживаться в любые обстоятельства. Вот и действуй.
– Легко сказать действуй. Но мне бы какую роль посовременнее. Да и что толку от игры, это же не спектакль.
– А что – не спектакль? – Татьяна Васильевна кокетливо отмахнулась громадным веером от роя мух.
Из ближайшей канавы тянуло гнилью, и я постарался встать так, чтобы ветер дул хотя бы сбоку.
– Плохо мы тебя учили, Кукушкин. Пока скажу одно – ни о Людмиле, ни об осколках мне ничего неизвестно. Но постараюсь узнать. Если нужна помощь в деньгах или покровительстве, то позвоните. – Графиня протянула надушенную визитку. – Я очень тороплюсь, мальчики, – извиняющимся тоном добавила она. – Меня в замке ждут. Но для вас всегда выкрою время. Адью.
– Адью, – уныло отозвался я.
– И не забывай, – уже на ходу из кареты прокричала Татьяна Васильевна. – На следующей неделе экзамены!
– Плакали ваши экзамены, – зло бубнил я, возвращаясь в сопровождении Хомы и Овида в гостиницу на империале конки, разрисованной в стиле граффити. – Тоже мне, графиня. Пиковая дама. А я-то надеялся.
Овид был настроен более оптимистично.
– Ну чего вы хотели от старухи. Она ведь действительно может не возвращаться. Что ей там, в коммуналке, лучше, чем во дворце? Хорошо уже и то, что наведет справки. У нее здесь знаете какие связи.
Несмотря на эти подбадривания, мое настроение оставалось ужасным. Жить вечно в мире, где даже вода не бежит из крана, пока не потратишь полчаса на тарабарские восклицания, нет, это не по мне. Уж лучше коммуналка.
Я вспомнил про Люську и вздохнул. А Люська-то где? Может, ей еще хуже.
Люське, скорее всего, было действительно еще хуже. Я вошел в Хезитат в сопровождении спутников, а она оказалась здесь совсем одна. Когда я думал об этом, то лишь в отчаяньи сжимал кулаки, но больше ничего сделать не мог. Пока расспросы ни к чему не приводили. Никаких следов.
Благодаря вороватому Хоме жить мы стали неплохо. По крайней мере о хлебе насущном можно не беспокоиться. К тому же деньги давали уверенность, что нужные нам осколки, если они отыщутся, можно будет купить. Правда, пока покупать было нечего.
Несмотря на достаток в средствах, Хома продолжал бесчинствовать и дня не проходило, чтобы он чего-нибудь не приволок в гостиницу.
Табурет не гнушался ничем: ни парой треснувших фаянсовых кружек, ни набором перламутровых пуговиц. Тащил все, что попадалось ему на пути. Случалось, за ним гнались чуть не через весь город, но он всегда находил способ улизнуть от преследователей, и скоро наш гостиничный номер стал походить на ту антикварную лавку, где я увидел пачку настоящего "Кэмела" и познакомился с продавцом.
Любые разговоры о том, что воровать нехорошо, Хома воспринимал с мученическим видом, всячески показывая насколько непоследовательны и глупы бывают люди. Как правило, наши нравоучения кончались тем, что табурет упоминал, что мы теперь сносно существуем в Миксте лишь потому, что он, Хома, вовремя позаботился об этом, украв у ювелира поднос с украшениями.
Ходить с табуретом по улицам становилось просто опасно.
Как бы там ни было, но Овид сумел выкупить обратно свою драгоценную шпагу. Он так радовался этому, что грех было напоминать, на какие деньги он это сделал.
Дважды из дворца от Татьяны Васильевны приносили надушенные записки, в которых, впрочем, никакой полезной информации не содержалось.
Графиня умоляла ускорить поиски и советовала посетить городскую свалку, но, побывав там, мы обнаружили лишь толпу надоедливых нищих да орущих ворон, которые кружились над бесконечными кострами из зловонного мусора, как гигантские хлопья сажи. Битого стекла здесь было хоть отбавляй, но о том, чтобы найти в этих кучах то, что требовалось, не могло быть и речи.
В конце концов Овид сумел договориться с предводителем нищих, оборванным, но упитанным и самодовольным молодым человеком, о том, что его банда переберет весь стеклянный хлам.
Они торговались долго, отойдя ото всех в сторону, пока не ударили по рукам.
Чтобы отличить осколок зеркала от обычного стекла, я оставил молодому человеку завалявшийся в кармане джинсов старый металлический рубль.
Этот рубль еще дома я неоднократно собирался выбросить, да так и не собрался, а, оказавшись в Миксте, проникся к монете суеверной любовью и хранил ее, как талисман. Теперь с рублем пришлось расстаться.