На улице было слышно, как он гремит пустыми бутылками и что-то передвигает.
Я подошел ближе к входу. Гриша вполголоса увещевал Овида, что все будет в порядке, пусть он не сомневается. Слушать весь этот бред я не хотел и устало присел на освободившийся табурет.
– Ну что, удобно? – внезапно раздался знакомый скрипучий голос.
Я вскочил, схватил табурет и поднял его.
– Поставь на место, – тихо приказал Хома. – Истерики нам только не хватало.
– Хома, как ты здесь очутился? И что за вид!
Табурет выглядел, как новенький. Кто-то его мастерски отремонтировал и покрасил.
– Да уж нашлись добрые люди. Там, в столярке, и отремонтировали. А сюда я позже сбежал.
– Почему именно сюда?
– Не мог же я бродить по всему городу и разыскивать вас. А сюда вы бы все равно пришли. Где еще столько неправильных стекол, как не здесь?
Я так обрадовался, найдя Хому, и так увлекся разговором, что совершенно забыл о Грише, и только теперь, обернувшись, увидел, какое впечатление произвел на него говорящий табурет. Гриша стоял, нелепо разведя руки, и с ужасом смотрел на нас.
Выручил, как всегда, Овид.
– Это наш робот, – внушительно сказал он. – Разведчик, замаскированный под земной предмет. Никому ни слова.
Гриша мужественно кивнул.
– Ты здесь давно? – спросил я у Хомы.
– Почти неделю. И не напрасно. В павильоне есть осколок зеркала.
– Не может быть!
– Может. Сейчас сами убедитесь. Там, в самом дальнем углу. С виду простое стекло, ничего не отражает. А когда этот тип к нему подносит стакан, то сразу возникает отражение. Видимо, стакан и осколок попали сюда одновременно и…
В этот момент в дверях показался юноша, и Хома замолк на полуслове.
Мы вошли в квадратную комнату, уставленную зеркалами.
Отразившись во множестве волнистых поверхностей, мы представали то тощими и длинными, как Дон-Кихоты, то маленькими и толстыми, как Санчо Панса, то изогнутыми, как удавы, а то и просто монстрами без названия.
– Ну хватит, – решил я наконец. – Показывай, где у тебя это.
– Это, что? – уточнил юноша.
– Там, где стакан отражается.
– Так для этого надо сначала налить, – развеселился юноша. – Пустой стакан показывать неинтересно.
В магазин отрядили пойти Гришу. В его отсутствие мы с Овидом беспомощно топтались по комнате, пока я не набрел на осколок входного зеркала. Он стоял в углу, на обшарпанной тумбочке, небрежно прислоненный к стене, и казался обычным стеклянным ломом. Но мы с Овидом отразились в нем сразу и тут же отошли в сторону, чтобы этого не заметил хозяин.
Демонстрация фокуса нас уже не интересовала, но юноша все исполнил добросовестно. Налил, поднес к стеклу, выпил, снова налил. Вопрос встал о цене.
– Два портвейна и курево, – пошел нам навстречу подобревший юноша.
– Нам бы еще и табурет.
– Тогда еще два портвейна. Табурет хороший, новый, я его в парке нашел.
В бомжатник мы возвращались в отличном настроении. Я с удовольствием тащил Хому и не жаловался, что он тяжелый. Гриша обещал устроить праздничный ужин. Поводов для тревоги не было.
Найденный во Втором Реальном осколок был значительно крупнее тех, что хранились у меня, но все равно до целого зеркала не хватало многих фрагментов. Удастся ли в этом городе отыскать что-нибудь еще, сказать трудно.
Следующий день мы провели в праздности.
Сидя рядом с фургоном на дощатом ящике и греясь на солнце, я слышал, как в Нахаловке кто-то на полную мощность крутил магнитофон.
"Не надо печалиться, вся жизнь впереди…" – уговаривал громкий баритон.
– Вот и не буду, – пообещал я неведомо кому. – Только бы обратно вернуться.
Хотелось домой, в привычную обстановку. Хотелось в театр, где меня давно уже наверняка хватились и, может быть, даже объявили розыск, а я сижу здесь и валяю дурака. Надо искать Люську, надо восстанавливать входное зеркало, но что для этого следует предпринять, я не знал.
Накануне Гриша притащил домой очередной номер "Истины" со статьей, разоблачающей внеземные контакты.
– Вот ведь врут! – возмущался он, шурша газетными листами. – А может, вам прямиком так и пойти к правительству или к ученым. Пусть сами убедятся, что вы не выдумка, – но тут же сам себя и опровергал. – Попробуй к ним только сунься, живо в психушке окажетесь.
В психушку нам не хотелось, поэтому, плотно пообедав, мы приступили к обсуждению планов на будущее.
Гришу очень волновала дата отлета, нас – возможность найти во Втором Реальном хотя бы еще один осколок, а если повезет, то и зеркало целиком. Кто знает, вдруг осколки не разлетелись мелкими брызгами по мирам Хезитат, а очутились, почти все, в одном месте. Пока счастливые случайности сопутствовали нам, но ведь везение может и кончиться.
– Где вы спрятали вашу летающую тарелку? – беспокоился Гриша. – Ее не найдут?
– Не найдут, – успокаивал его Овид.
– А робот ваш не опасный? – к Хоме с самого начала Гриша отнесся недоверчиво. Его беспокоил непонятный механизм, и он старался обходить табурет стороной, что сделать в тесном фургоне было трудновато.
Хома, понимая ситуация, прикинулся на время бессловесной деревяшкой и скромно стоял в углу, хотя я-то видел, каких усилий ему это стоило.
В один момент у меня возникло желание прекратить розыгрыш и сказать наконец Грише правду, но я боялся, что разочарование будет слишком велико, а, что ни говори, от Гриши в этом мире зависело очень многое.
Солнце, не заслоняемое высокими домами, медленно опускалось на западе, где издалека угадывалась река. В пыльной траве у обочины грунтовой дороги стрекотали кузнечики. Вечер выдался тихий и несуетливый. В Нахаловке продолжал орать магнитофон, видимо, там гулянка продолжалась вовсю, потому что к музыке примешались и нестройные голоса, пытающиеся подпевать.
Обитатели бомжатника по одиночке и маленькими группками возвращались из города, таща, кто мешок, набитый бутылками, кто авоськи с продуктами. Скоро в хибарках зажглось электричество, которое аборигены воровали, подключаясь напрямую к проводам. Жители Нахаловки были не против.
Я вернулся в фургон и еще раз перебрал осколки зеркала.
Сейчас для меня не было более ценных предметов. Я так боялся их потерять, что, даже ложась спать, клал замшевый сверток рядом с кроватью. Наверное, эта приобретенная в последнее время привычка и не дала им пропасть в ту ночь.
Проснулся я часа в три.
Еще не рассвело, луна зашла за горизонт, и в чернильной темноте невозможно было рассмотреть даже собственной руки.
Кузнечики за стеной фургона звенели так, что заглушали иногда Гришино похрапывание.
Удобнее переложив подушку, я перевернулся на другой бок и вдруг увидел, как луч фонарика метнулся по потолку, проникнув через маленькое окно. Потом послышались осторожные шаги и сиплый шепот:
– Двое вон в тот проулок. Буценко к оврагу. Остальным оставаться пока на месте.
Сон сдуло, как будто меня окатили холодной водой. Я вскочил на нары и выглянул в окно.
На улице копошились неясные тени.
Сколько человек толпилось снаружи, было не разглядеть. Ясно одно, что много. В короткой вспышке света блеснул золотистый кантик погон.
Милиция!
Я растолкал Гришу и Овида.
– Облава, черт! – выругался сразу понявший, в чем дело, Гриша. Давненько не было. Ну теперь держись!
Дверь фургона пнули. Облава началась.
Я схватил свой заветный сверток, Овид с лязгом обнажил шпагу, Хома вертелся под ногами, больно стукая по коленям.
Дверь открывалась наружу, и нападавшим долго не удавалось сорвать ее с петель.
Ждать, когда в фургон ворвется милиция, не имело смысла, поэтому решительный Овид сам выбил защелку и, не давая врагам опомниться, рванулся на улицу. Мы побежали следом.
Отбиваясь от цепких рук и спотыкаясь, я мчался за Овидом. Длина шпаги внушала уважение, и к Овиду милиционеры старались не приближаться. Через минуту я понял, что он направляется к оврагу.
У оврага нас поджидал бдительный Буценко.
Милиционер стоял на краю обрыва, как вратарь, расставив руки и пригнувшись.
Овид обежал его слева, я – справа, и лишь один Хома пошел напролом.
Уже скатываясь по крутому склону, я услышал костяной стук и вслед за этим заячий вопль милиционера, а потом мы еще с полчаса пробирались чахлым леском до загородного шоссе.
Оставаться во Втором Реальном стало опасно.
На этот раз поляна у Коллектора встретила нас сумрачным деньком. Было такое впечатление, что вот-вот пойдет дождь.
Изрядно промучившись всю ночь во Втором Реальном – вход в здание с комнатой перехода был закрыт до начала рабочего дня – я и даже Овид чувствовали себя утомленными, и лишь один Хома был по-прежнему бодр и готов к новым приключениям.
Я не рассчитывал, что мне дадут отдохнуть у Коллектора, но Овид, встретившись с очередным послушником, несущим караул, отправился с ним к дальнему краю поляны и неожиданно исчез, словно провалился в какую-то дыру.
Поняв, что он вошел в невидимую для меня дверь и возможен перерыв, я лег прямо на траву и тут же уснул, благо, что погода, несмотря на облачность, оставалась теплой.
Как выяснилось позже, проспал я часа три. Овид, вернувшись на поляну, меня будить не стал и вздремнул сам – нам предстояло новое путешествие.
Зная, что расспрашивать Овида о чем-то таком, что он сам не захочет рассказать, бесполезно, я не стал допытываться о причине его долгого отсутствия. И без этого было ясно, что, если мне дали возможность отдохнуть, следующее путешествие будет не из легких.
Открыв глаза, я еще лежал некоторое время на траве, наблюдая, как Хома, словно щенок, гоняется за крупной стрекозой.
Табурет забавно подпрыгивал, норовя поддать стрекозе, когда она пролетала над ним, и всякий раз промахивался. Наконец, проскакав по всей поляне причудливым галопом, он запнулся о ноги Овида и полетел кувырком.
Отдых закончился.
– Ну и куда отправимся на сей раз? – спросил я Овида, пока он приводил в порядок свой костюм.
– Это, как всегда, зависит от вас, Мастер.
– Но я же не знаком с этими вашими мирами. Вот выберу сейчас, сами потом пожалеете.
– И все-таки решение придется принимать именно вам.
– Тогда пойдем вот сюда, – с каким-то отчаяньем ткнул я пальцем в ближайшую дверь. – Вот в эту. Что там находится?
– Карнавал, – печально сказал Овид. – Очень удачный выбор.
– То есть как, карнавал?
– Этот мир называется – Карнавал.
– А почему ты об этом говоришь так грустно?
– Сейчас узнаете, – так и не ответил на мой вопрос Овид. – Хорошо одно – переодеваться не придется. А то после Второго Реального не хотелось бы опять выглядеть белыми воронами.
– Хорошенькое дельце, – я с сомнением уставился на закрытую пока дверь. – Карнавал – значит праздник. Праздничный мир?
– Скажем, мир развлечений.
– Целый мир?
– Абсолютно точно.
– Ну, что ж, развлекаться так по крупному, – покорно сказал я и охотно пропустил вперед пританцовывающего от нетерпения Хому.
Шапито, балаган, палатка. Одним словом, цирк, вот, где мы оказались.
Зал гоготал, свистел и топал. От шума заложило уши.
На наше появление из маленькой комнатки, дверью которой служил простой брезентовый полог, никто не обратил никакого внимания.
Полог откидывался прямо в зал у подножия крутого амфитеатра, переполненного публикой. Ярко освещенный манеж был совсем рядом, и клоун в ярко-рыжем парике запустил в меня синий резиновый мячик.
От неожиданности я дернулся, пытаясь уклониться, но Овид среагировал быстрее и, как вратарь шайбу, поймал мяч в десяти сантиметрах от моего лица.
Я растерянно моргал и озирался, пока Овид вкруг манежа выводил меня на улицу.
В цирке я не бывал с детства, но даже тогда шум, свет и музыка воспринимались не так остро.
Этот праздник, это представление, этот накал эмоций были не замутнены никакими другими, посторонними чувствами. Эссенция вместо разбавленной сладкой водички, гром вместо аплодисментов, гомерический хохот вместо вялого хихиканья.
Около выхода к шуму циркового оркестра примешался шум постороннего джаз-банда.
По не менее ярко освещенной, чем цирк, улице, по самой середине мостовой, забитой народом почти так же, как и тротуары, мимо нас медленно проехал автомобиль с большой открытой платформой, на которой расположился оркестр.
Негры, выпучивая глаза, наяривали в свои трубы так, что грохот джаз-банда почти сбивал с ног.
Я, как ребенок за подол матери, ухватился за плащ Овида и с ужасом стал озираться вокруг.
– Что это? Куда мы попали?
– Куда и направлялись. Это – Карнавал.