Обстановка на корабле не стала менее дружественной. Моряки, очевидно, пропустили мимо ушей слова насчет путешествия во времени – чего не наговоришь, когда речь идет о таких отдаленных землях, как Россия и Византийская империя. Помогло и то, что всю дорогу дул попутный ветер. Рейд подумывал, не отнести ли такую удачу на счет новгородца или гунна, который тоже понемногу разговорился – добрая беседа все по душе. Да и сами моряки были рады свежим слушателям: рассказывали, как торговали в областях, охраняемых флотом Миноса, о набегах за рабами в другие земли, об охоте на оленей, медведей, кабанов, зубров и даже львов, которые все еще встречались в Египте, рассказывали о стычках с дикими горцами и жителями других ахейских полисов, вспоминали драки, выпивки, обменивались воспоминаниями о портовых гетерах и храмах в Азии, где девушки, прежде чем выйти замуж, обязаны были отдаться первому встречному мужчине, говорили о богах, привидениях и чудовищах…
Рейд уклонялся от бесед о своей эпохе и предпочитал изучать нынешнюю. Ему поведали, что ахейцы – народ хозяйственный: даже цари пахали землю и умели столярничать. У беднейших граждан были свои права, ревниво охраняемые. В сословии воинственных знатных мужей (то есть тех, кто мог купить себе полное вооружение и стать непобедимым для простого воина) царь был лишь первым среди равных. Женщины не пользовались таким равноправием, как их сестры на Крите, но в семье их было принято уважать.
Немногие ахейцы отваживались пока выходить в море. А Диор был одним из немногих, плававших в открытых водах, что для кефту было обычным делом. Зато ахейцы были превосходными скотоводами и колесничими; все они отлично разбирались в лошадях, и по многу часов толковали на эту тему с Ульдином.
Незыблемыми были для них понятия семьи и вождя. Мужчине полагалось быть гостеприимным в пределах, допускаемых его богатством, содержать свое тело в чистоте, знать предания и законы, ценить искусство сказителей, танцоров и художников и глядеть беде и смерти прямо в глаза.
Но не укрылась от Рейда и гордыня этих людей, которая в любую минуту могла вызвать вспышку убийственного гнева, и полное отсутствие сострадания к людям низшего сословия (если ты не свободнорожденный ахеец или могущественный чужеземец, ты – никто), и сварливость, дробившая этот народ на крошечные царства, которые, в свою очередь, дробились в гражданских войнах.
– Знаешь, отчего критяне верховенствуют над нами? – спросил Диор, стоя рядом с Рейдом на носу и следя за полетом выпущенного голубя. Назову главную причину. Мы не можем объединиться. И Лабиринт этого не допускает. Большие города на материке – Микены, Тиринф – все они подкуплены. Критские товары. Критские манеры, Критские обряды. Критское то, критское се. Аж тошнит. Хотел бы я, чтобы Минос полностью подчинил их! Но нет, он слишком умен для этого. Верные ему цари заседают с нашими в совете, устраивают заговоры, подкупают и натравливают ахейцев друг на друга. А если кто и попытается стать свободным, как мой царь Эгей, будь уверен: шпион из Микен или Тиринфа пронюхает и донесет в Кносс.
– И что тогда? – спросил Рейд.
– Тогда Минос собирает свой флот, блокирует все порты и захватывает корабли своих данников и – тьфу! – и союзников, которые не прислали ему войска на подмогу. Ничего не поделаешь – приходиться слать. Вот почему на будущий год еще семь юношей и семь девушек поплывут из Афин к Минотавру.
Диор замолчал и стал вглядываться в даль из-под руки:
– А, вот она! Сейчас мы увидим то, что углядела птица. Во-он там, на краю земли. Видишь? Это самая высокая гора на Крите. Клянусь пузом Афродиты!
До заката они обогнули огромный остров. Из воды поднимались белые береговые утесы, над ними круто вверх уходили зеленые склоны. Кораблей в море было, что чаек в небе. Эрисса стояла у борта. В последние дни она не тревожилась, разговоры вели лишь самые необходимые и все время погружена была в раздумья.
Какие страхи и желания хранит в себе этот гордый профиль? Словно прочитав мысли Рейда, Эрисса тихо сказала:
– Не волнуйся за меня, Дункан. Годы научили меня ждать.
К следующему вечернему приливу из лиловых вод поднялись скалы Пелопоннеса. Всего, что помнил в этих местах Рейд, не было, – ни холмов с насаженными деревьями, ни множества судов и суденышек на воде. Были только зеленые леса, море, небо и тишина, которую нарушал только плеск весел. Даже напев рулевого стал тише. Воздух был свеж, высоко в небе отливали золотом крылья пары журавлей.
Диор показал на остров Киферу в нескольких милях от берега.
– До Пирея осталось два дня ходу, а то и меньше, – сказал он. – Но мы останемся здесь на ночь и принесем жертву богам за благополучное плавание. И на славу выспимся: тут можно и на другой бок повернуться, и ноги вытянуть.
На берегу небольшой бухты были видны следы многочисленных стоянок: выгоревшие круги от костров, обрывки веревок и прочий хлам, могильный каменный столб напротив изображения неведомого божка, наиболее выдающимся достоинством которого был фаллос. В рощу уходила тропинка. Диор сказал, что там ручей. Моряки бросили камень-якорь и вброд перешли на берег, волоча за собой причальный канат.
Ульдина закачало.
– Злые здесь духи! – завопил он, выхватив саблю и огляделся. – Земля ходуном ходит!
– Это пройдет, – улыбнулся Олег. – Вот как оно лечится!
И присоединился к морякам, которые принялись бегать, прыгать и бороться, испуская воинственные вопли. Диор дал им побеситься с полчаса, а потом велел разбивать лагерь и собирать хворост для костра.
Эрисса увидела могилу, обвязала плащ, как юбку, обнажила грудь, опустилась на колени и, сжимая амулет, сделала молитвенный поклон. Диор поглядел на нее с неудовольствием.
– Надо было ее остановить, – пробормотал он, обращаясь к Рейде. – Да я не углядел вовремя.
– Что она делает?
– Молится, должно быть, о ниспослании вещего сна. Я сам собирался это сделать. Говорят, что тот, кто здесь похоронен, обладал могучей силой. А сейчас поздно: его не стоит тревожить дважды за один вечер. А я-то часть жертвы посвятил ему! – Диор дернул себя за бороду и нахмурился. Интересно, чем она заменила жертву. Эрисса не простая критянка, друг Дункан, даже не простая танцовщица с быками. На твоем месте я бы держался от нее подальше.
Эрисса натянула платье и отошла в сторону, Казалось, что на нее снизошел внутренний покой. Рейд не заговорил с ней: он внезапно почувствовал, насколько чужд ему ее мир.
Ночь опустилась раньше, чем дрова превратились в уголья, чтобы поджарить овцу, нарочно привезенную для этой стоянки из Египта. Жертвоприношение было кратким, но впечатляющим: отблески огня и тени плясали на высоких мужах, выстроившихся в ряд; оружие, вскинутое к небу, приветствуя Гермеса, покровителя путешественников, напевное заклинание Диора. Диор самолично зарезал овцу, обернул ее кости жиром и бросил в огонь. Громкие возгласы, как дым, поднялись к звездам. Мечи со звоном ударялись о щиты и шлемы.
Олег перекрестился. Ульдин уколол палец и стряхнул несколько капель крови в огонь. Эриссу Рейд в темноте не разглядел.
Она приняла участие в последовавшем пире. Пировали с легким сердцем, передавая друг другу мехи с вином. Потом один из воинов встал, тронул струны лиры и запел:
Славный восстал Гиппиом, победивший злокозненных горцев,
Тот, что селенья их сжег, а самих их стервятникам бросил,
Женщин и злато добыл и главу вождя их, Скейдона.
Громко в руке его лук зазвенел и стрела полетела.
Остальные моряки под эту песню плясали на песке.
Когда ахейцы сели, встал Ульдин.
– Я спою вам песню, – предложил он.
– А после я, – сказал Олег. – Песню про странника, которого занесло так далеко от родимого Новгорода… – он икнул и стал тереть глаза кулачищем.
– Моя песня про степь, – сказал Ульдин. – Она поросла травой, а весной на ней алеют маки, словно кровь, и бродят жеребята на тонких ножках. Морды их нежнее щеки ребенка, и снится им день, когда они галопом поскачут догонять радугу…
Он запрокинул голову и запел на родном языке. И голос, и мелодия были на удивление нежными.
Рейд сел в стороне от костра, чтобы видеть все. Вдруг он почувствовал, что его тянут за рукав. Обернулся и увидел неясную фигуру Эриссы. Сердце его замерло. Он тихо, как мог, поднялся и вышел за ней из круга света на тропу.
Под деревьями было темно. Взявшись за руки, они на ощупь находили дорогу. Через несколько минут подъема перед ними была поляна. С трех сторон ее окружал лес. Светила луна. Рейд часто любовался ею на корабле, перед тем, как уснуть. Но тут было настоящее волшебство. И луна, и звезды отражались в зеркале моря. Звезды были и в траве, и на камнях – это сверкала роса. Воздух был теплее, чем на берегу, словно лес согревал его своим дыхание. Остро пахло прелой листвой. Негромко прокричала сова. Между камнями, поросшими мхом, жужжал ручей.
Эрисса вздохнула:
– Я надеялась, что для разговора мы найдем как раз такое место, освященное Ее близостью.
Этого момента он все время боялся, но сейчас ощутил в ней полную покорность судьбе – покорность, лишенную и печали, и радости.
Она расстелила плащ. Оба сели лицом к воде. Пальцы Эриссы коснулись бороды Рейда. Он увидел ее улыбку.
– С каждым днем ты все больше походишь на того Дункана, которого я знала, – прошептала она.
– Так расскажи мне, что с нами было, – попросил он.
Эрисса покачала головой.
– Я не все помню, особенно ближе к концу – какие-то обрывки, все в тумане… Рука, которая гладит меня, тихие слова… И колдунья, та, которая заставила меня заснуть и все забыть, – она всхлипнула. – Конечно, это было милосердием, если подумать, какие ужасы ожидали меня потом. Если бы и это "потом" так же затерялось в тумане.
Она больно стиснула его руку.
– Мы сели в лодку – Дагон и я, – и решили плыть к восточным островам, искать убежища в одной из колоний кефту. Но из-за грозовых туч, дождя и пепла не видели ни солнца, ни неба, и даже море кипело от боли, а потом поднялся ветер, и мы стали беспомощны. Только удерживали лодку на плаву. Когда стало потише, мы увидели корабль. Это были троянцы. Они испугались окутавшей все тьмы и повернули домой. И они взяли нас в рабство.
Она перевела дыхание. Рассказ разбередил душу. Рейду тоже стало не по себе, он по привычке достал трубку и табак.
– Того, кто купил меня, звали Мидон. Он был ахейской крови представляешь, ахейцы уже и до Трои добрались – но не худший из хозяев. И Дагон был со мной – упросил Мидона купить и его. Так мы оказались вместе. Я помню, как ты, Дункан, прощаясь, велел Дагону заботиться обо мне. И ты все еще отрицаешь, что бы бог?
Когда родился твой сын Девкалион – а я всей кровью чувствую, что он твой, – я дала ему это имя потому, что оно начинается с той же буквы, что и твое. К тому же я поклялась, что он станет родоначальником племени. Значит, он не должен вырасти в рабстве. Я ждала еще целый год, все рассчитала и готовилась. Дагон тоже набрался терпения – я доказала ему, что такого веление судьбы. Мы бежали, я несла Девкалиона на руках. На прощанье я хотела перерезать горло дочери, которую родила от Мидона, но не смогла – такая крохотная была она в своей колыбельке. Надеюсь, она хватила горя с таким папашей.
Мы добрались до места, где спрятали лодку и припасы, и тронулись в путь. Собирались плыть к Додеканесу – там колония кефту. Но ветер отнес нас на север и прибил к побережью Фракии. Здесь мы прожили несколько лет среди диких горцев. Приняли нас хорошо, потому что мы одаряли их вещами, украденными у троянцев. Потом Дагон стал большим человеком, потому что умен и владеет многими искусствами и ремеслами кефту. А я, простая жительница Атлантиды, никакая не жрица, учила их поклоняться Богине и Астериону, и это им пришлось по душе. А они, в свою очередь, приняли меня в союз колдуний. Тут я, помимо иных умений, научилась искусству врачевания, неизвестному в Греции и на островах, – я знаю травы и заклинания, умею вызывать Сон. Так что не злой бог привел нас во Фракию. Должно быть, это та судьба, которую ты мне предсказал.
Наконец мы разбогатели и смогли заплатить торговцам из Родоса за проезд на их корабле. А на Родосе у меня нашлись родственники и помогли нам начать жизнь сначала.
Но той девушки, которую ты любил, Дункан, больше нет.
Наступило молчание. Пела вода в ручье, сова пересекла лунный диск. Дункан сжал руку Эриссы.
– Я вовсе не тот бог, которого ты помнишь, – сказал он наконец. – И не был им никогда.
– Значит, бог использовал твое тело, а потом покинул его. От этого ты мне не менее дорог.
Он отложил трубку и сказал:
– Постарайся понять. Мы все перенеслись назад во времени. И ты тоже. Но я уверен, что та девушка, которой была ты, живет сейчас в Атлантиде, которая еще не погибла.
– И не погибнет! – голос ее зазвенел. – Так вот зачем мы посланы сюда, Дункан: чтобы предупредить и спасти мой народ.
Он не нашел ответа.
– Как я тосковала по тебе. Ты мне снился. Я сильно состарилась, милый?
Кто-то другой, а не Рейд, ответил:
– Нет. И никогда не состаришься.
А сам подумал: "У тебя было несколько интрижек, о которых не стоит рассказывать Пам. Боже! Ведь Пам родится через три-четыре тысячелетия, а Эрисса здесь, и она прекрасна…"
Но это думал уже не он, а какой-то незнакомец, заброшенный сюда из несуществующего завтра. А сам он был как раз тот, который шептал нежные слова.
Эрисса приняла его, смеясь и плача.