Осенью я летел на юг, к теплу. Хороших полей оставалось все меньше, зато облака все росли. Людям всегда нравилось летать на моем биплане, и в эти дни многие из них оставались вечером поговорить и перекусить у моего костра.
Время от времени некоторые из тех, кому это не слишком надоедало, говорили мне, что после этих бесед они начинали чувствовать себя лучше, и на следующий день люди начинали поглядывать на меня со странным любопытством. Не раз я улетал раньше, чем собирался это сделать. Никаких чудес не происходило, хотя флит стал летать лучше, чем когда бы то ни было, и тратить меньше горючего. Он перестал разбрызгивать масло, и жуки больше не разбивались о пропеллер и лобовое стекло. Дело было, несомненно, в холодном воздухе, не могли же они, в самом деле, научиться увертываться от моего самолета.
И все же в тот летний день, когда Шимода был убит, для меня что-то кончилось. Это был финал, в который я не мог поверить, который я не мог понять: он так врезался в мою память, что я пережил его тысячу раз снова, будто надеясь что-то изменить. Чему я должен был научиться в тот день?
Однажды поздним октябрьским вечером после того, как я улетел от испугавшей меня толпы в миссисипи, я приземлился в маленьком пустом поле.
В который раз перед тем, как заснуть, я опять думал, почему он умер. На это не было никаких причин. Если бы то, что он говорил, было правдой…
Мне не с кем было поговорить так, как мы говорили с ним, не у кого учиться, некого подкалывать и атаковать своими иллюзиями, чтобы натренировать тем самым свой мозг. Я сам? Да, но во мне не было и половины шарма Шимоды, который учил меня, периодически сбивая с ног своим духовным каратэ.
Думая об этом, я заснул, а заснув, увидел сон.
Он стоял на коленях в траве спиной ко мне, заделывая дыру в кабине трэвел эйра в том месте, куда попала разрывная пуля. У ног его валялась банка с масляным аэролаком и рулон первосортной авиаткани. Я сознавал, что это лишь сон, но в то же время я знал, что все это реально.
– Д о н!
Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбаясь моему горю и моей радости.
– Привет, – сказал он.
Из-за слез я ничего не видел. Смерти не было. Смерти вообще никогда не было, и этот человек был моим другом.
– Дональд!… Т ы ж и в! Что ты там делаешь?
Я подбежал и обнял его. Он был реален. Я чувствовал наощупь кожу его летной куртки, плоть его рук.
– Привет, – сказал он, – если ты не возражаешь, я сейчас заделаю эту дыру.
Я был так счастлив видеть его, что уже ничего не казалось мне невозможным.
– Лаком и тканью? – спросил я. – ты пытаешься ее залатать лаком и тканью?.. Брось, с м о т р и, в с е у ж е п р е к р а с н о с д е л а н о, – и с этими словами я провел своей рукой над окровавленной обшивкой, и когда я убрал руку, дыры уже не было. От носа до хвоста самолет был обтянут новенькой, блестящей, как зеркало, тканью.
– Так бот как ты это теперь делаешь! – сказал он, и в его глазах я прочитал гордость за своего тупого ученика, который наконец-то превратился в успевающего ментального механика.
Я не счел это странным, во сне мне это казалось обычным делом.
Рядом с его самолетом горел костер, над огнем висела сковородка.
– Ты что-то готовишь, Дон? Знаешь, я ни разу не видел, чтобы ты что-нибудь готовил. Что у тебя сегодня на завтрак?
– Оладьи, – сказал он само собой разумеющимся тоном. – последнее, чему я хочу научить тебя в этой твоей жизни, – это приготовлению оладьев.
Он отрезал два куска своим карманным ножом и один из них подал мне. До сих пор я чувствую во рту этот вкус… Вкус опилок и застарелого библиотечного клейстера, зажаренных на свином масле.
– Ну как? – спросил он.
– Дон…
– Месть призрака, – улыбнулся он. – я сделал их из замазки.
Он бросил свой кусок обратно в сковородку.
– И все это для того, чтобы напомнить тебе, что если ты когда-нибудь захочешь поставить кого-то на путь истинный, делай это при помощи своих знаний, а не посредством оладьев, о'кэй?
– Н_е_т! Полюби меня, полюби мои оладьи, дон! Это для меня вопрос жизни и смерти!
– Хорошо, но я гарантирую тебе, что твой первый же ужин с кем угодно тут же станет последним, если ты будешь угощать его своими оладьями.
Мы расхохотались и тут же замолчали. Я смотрел на него, не говоря ни слова.
– Дон, с тобой все в порядке?
– А ты считаешь меня мертвым, а, Ричард?
– Это не сон? Я не забуду, что я тебя видел?
– Нет, это не сон. Это другая пространственно-временная система, а каждая другая пространственно-временная система для нормального земного существа, которым ты пробудешь еще некоторое время, является сном. Но ты запомнишь этот сон, и это изменит твое мышление и твою жизнь.
– Я увижу тебя снова? Ты вернешься?
– Не думаю. Я хочу подняться над временем и пространством… Я, собственно, уже это сделал, но между нами существует связь, между нами с тобой и другими членами нашей семьи. Если перед тобой встанет какая-нибудь неразрешимая проблема, сконцентрируй на ней все свои мысли и ложись спать. Тогда, если захочешь, мы сможем встретиться здесь, у моего самолета и обсудить ее.
– Дон…
– Что?
– Почему именно ружье? Почему это случилось? Я не вижу ни славы, ни чести в том, чтобы подставить свою голову под выстрел.
Он сел в траву под крыло.
– Поскольку я никогда не был сенсационным мессией, я никогда не был обязан кому-нибудь что-нибудь доказывать. А так как тебе необходимо попрактиковаться в том, чтобы поспокойнее относиться ко всевозможным явлениям и не быть ими расстроенным, – веско добавил он, – для тренировки тебе не мешает попользоваться кровавыми явлениями. Мне это тоже будет приятно. Смерть похожа на ныряние в глубокое озеро в жаркий день. Сначала ты чувствуешь шок от холодной острой перемены субстанций, секундную боль от этого шока, и, приняв смерть, наконец, ты можешь выкупаться в ее реальности. Но после стольких раз можно привыкнуть даже к шоку.
Через некоторое время он встал.
– Лишь немногим людям будет интересно то, что ты им скажешь. Но, наверное, так оно и должно быть. Запомни: достоинства учителя определяются не по размерам толп, которые его окружают.
– Дон, я обещаю тебе запомнить это. Но я брошу это дело, как только перестану получать от него удовольствие.
Никто не подходил к трэвел эйру, но его пропеллер начал вращаться, мотор его выбросил облачко голубого дыма, и звук его заполнил все пространство над лугом.
– Обещание принято, но… – он посмотрел на меня и улыбнулся, будто бы не понимая меня. – тебе не нравятся толпы, – сказал он.
– Нет, не то, чтобы они мне не нравились, просто необходимо разговаривать и обмениваться идеями, но то поклонение, через которое ты прошел, и эта зависимость…. Я надеюсь, что ты не будешь от меня этого требовать, я уже несколько раз убегал…
– Ричард, возможно, я туповат и не вижу то, что для тебя очевидно, и если это так, то скажи мне: но почему бы тебе не написать обо всем этом? Разве есть правило, запрещающее мессиям писать о том, что они считают истиной? О том, что для них было радостью, о том, как все на самом деле происходит? И, может быть, тогда те люди, которым не понравится то, что мессия им говорит, вместо того, чтобы стрелять в него, просто сожгут его записки и развеют пепел по ветру. А если они им понравятся, они смогут перечитывать их или написать избранные цитаты на дверцах своих холодильников, или поступить с ними так, как им только заблагорассудится. Что в этом плохого? Может быть, я просто что-то не понимаю?
– В книге?
– Почему бы и нет?
– Ты знаешь, столько труда… Я дал клятву больше не писать ни слова, никогда в жизни!
– О! Прошу прощения! – сказал он. – я не знал об этом. – он поднялся на нижнее крыло самолета и забрался в кабину. – ну что же, как-нибудь увидимся. Будь здесь, вот и все. Не разрешай толпам себя достать. Кстати, ты все еще уверен в том, что тебе не хочется об этом написать?
– Никогда в жизни, – ответил я, – больше ни слова.
Он пожал плечами, прибавил газу, и звук мотора стал громче и закружил меня и кружил до тех пор, пока я не проснулся. Эхо сна еще звучало в моих ушах.
Я был совсем один, поле было тихим, как зеленый осенний снег над рассветом и над миром.
И затем, забавы ради, я, один мессия в мире других, достал свой летный журнал и начал писать о своем друге:
1.Случилось пришествие на эту планету учителя, рожденного на святой земле Индианы, выросшего на мистических лугах к востоку от Форт Уэйна… ====================================
Следует уточнить, что в главе 14, упоминается "….Уорнер Бразерс,…. Мгм" – это крупные финансовые фирмы. _