Превозмогая страхи отвращение перед этим миром, я целый день бродил по варварскому городу.
Я выскочил из передней двери. Троллейбус долго стоять не будет, я бегом обогнул его спереди, краем глаза успев увидеть высоко за мутным стеклом размытый силуэт толстой бабы за рулем, перебежал через шоссеЁ держа глазами пролом в кустарнике на той стороне улицы… Сзади вжикнуло, спину обдало волной воздуха, и что-то стремительно царапнуло по отставленной в беге назад подошве. Я уже выскочил на тротуар, тогда лишь посмотрел вдоль шоссе. В груди стало холодно. И чем больше я смотрел вслед стремительно удаляющимся красным огонькам, тем холод становился злее.
Это легковой автомобиль на огромной скорости обгонял троллейбус, когда я неожиданно выскочил на дорогу. Водитель, возможно, не успел меня даже заметить, разве что смутно мелькнувший силуэт, мне лишь задело колесом или крылом подошву.
На подгибающихся ногах я побрел по тротуару. Выходит, если бы чуть помедлил, меня бы в лепешку. От такого удара на десятки шагов отшвырнуло бы уже окровавленный труп.
Кто? Кто за мной охотится? Кто пытается убить таким образом, чтобы это походило на простой несчастный случай?
Я ощутил, как плечи сами собой передернулись. Мое человеческое тело с опозданием среагировало на весь ужас происходящего. Если бы его расплющило, то, по всей видимости, погиб бы и я. Не это тело, черт с ним, а я настоящий, который всажен в это образование из мяса и костей так умело. Вряд ли тот, кто меня сюда послал, позволил бы, чтобы после такого страшного удара я бы уцелел или вообще остался жить. Тем самым раскрылось бы, что я не являюсь простым человеком, обычным обитателем этой планеты!
– Я виноват, – произнес я вслух, но шепотом, чтобы никто не услышал поблизости. – Я сорвал бы всю операцию… Я проявил беспечность… Прости, я постараюсь собраться и приступить к выполнению задания.
В холодильнике отыскалась литровая стеклянная банка с нарезанной крупными ломтями селедкой. Сквозь запотевшее стекло блестели свежими срезами кольца репчатого лука, белые с оранжевым, а сами толстые как кабанчики ломти селедки истекали соком. Я сглотнул слюну, банка перекочевала на стол, за спиной лязгнула дверца, тут же злорадно загудело. Я привычно ткнул локтем в холодный корпус, гудение оборвалось.
Так же привычно, запустил два пальца, поймал верхний кус, прихватив и пару колец лука. Рот раскрылся еще до того, как я выудил добычу.
В голове чуть прояснилось уже после второго ломтика, а когда сжевал пять, во рту стало солено, но в голове ясно. С некоторым удивлением ощутил, насколько сильно завишу от того, что ем. Можно было таблетку анальгина или чего-то подобного, а можно просто что-то съесть… Съесть бы то, что разом воскресило бы мою память! Даже зная, что для успешного выполнения моего задания нужно именно вот такая амнезия, все же, наверное, не удержался бы… Может быть потому, что я не какой-нибудь супербоец. Иначе я не чувствовал бы такого страха, даже ужаса перед этим диким миром. Но, наверное, заброшенных в этот мир супергероев тут же выявляют. Иначе почему Те, Пославшие Меня, решили, что я вот такой, трусливый и растерянный, как две капли воды похожий на всех остальных обитателей планеты, смогу подобраться к некой тайне гораздо ближе?
Селедку запил пивом, голова не прояснилась, а потяжелело, но наступило странное тупое спокойствие. Некоторое время просто сидел перед телевизором, на душе, как и в желудке, странное успокоение.
На светящемся экране сменялись цветные картинки, мельтешили. Наконец начал вычленять звуки, а яркие пятна сложились в осмысленные картинки. Передача из какого-то супердворца, где ярко и богато одетые люди, все в сверкающих кристаллах на шее, в ушах и на пальцах, заполнили зал, а еще более яркие на безумно освещенной сцене что-то выкрикивают, на что весь зал хлопает в ладони и взрывается криками.
– Туземцы, – пробормотал я. – Ну почему, почему меня забросили именно сюда?
Судя по моей записной книжке, живу более, чем уединенно. Телефонных номеров не больше двух дюжин, из них половина – женские. С комментариями о степени податливости, слабостях, капризах. Страничка с интернетовскими адресами, реакция на переустановки нафигаторов, когда все летит на фи.Но сейчас Интернет ни к чему…
Поколебавшись, позвонил Валентину. Однокурсник, звезда, его уже всерьез называют по отчеству, в то время как меня с остальными – только из вежливости да и то совсем изредка. На том конце долго не отвечали, я не удивился, меня тоже не всегда застанешь у телефона в готовности снять трубку. Выждал семь гудков, перезвонил следующему. А потом еще следующему.
На месте оказался только пятый по списку, Петр Криченко. Взял он трубку удивительно быстро, словно сам уже опускал ладонь на трубку, намереваясь звонить:
– Алло?
Голос его не изменился, хотя я вспомнил с некоторой неловкостью, что не виделся с ним уже лет пет, а по телефону последний раз говорил почти год тому. Суховатый, подтянутый, если такое можно сказать о голосе, как и сам Петр, в недавнем прошлом военный летчик-испытатель, уже на пенсии, у них там год за три, если не за пять, и когда ГАИ останавливает его за превышение скорости, чуть ли не вбивают в наручники за предъявление пенсионного удостоверения: какой пенсионер в тридцать пять лет?
– Привет, Петя, – сказал я. – Давненько не слышал, как ты дачу обихаживаешь… Уже хотя бы вскопал участок?
На том конце послышался короткий смешок:
– Собираюсь. Уже и магазин присмотрел, где как-нибудь при случае куплю лопату. Хороший магазин. Реклама по всем телеканалам… Они еще водкой и дубленками торгуют. Сам понимаешь, лопаты из такого магазина сами участок перекопают.
– Давно мы не встречались, – согласился я. – Знаешь, только что звонил Валентину…
Из трубки донесся легкий шорох, затем Петр легонько кашлянул, голос его был неуверенный, словно сам не был уверен, можно ли такое говорить вслух:
– Ты ему звонил?
– Да.
– Ну и…
– Не ответил
После паузы Петр ответил с тем же неловким смешком:
– Жаль. Интересно бы узнать, как там.
Я насторожился:
– Где?
– Там, – повторил он. – Там… Куда все уходят. Ты, похоже, не знаешь, но Валентин уже никому ничего не скажет. По крайней мере, по телефону. Он мертв.
Я ахнул:
– Но как же… Он же всего берегся! Он не то что на самолетом, он в такси не садился! Или что-то изменилось?
В голосе Петра чувствовалась такая горечь, что у меня во рту появилась вязкая слюна, словно я сам наглотался полыни.
– Да нет… Напротив, он все чаще говорил о сверхценности жизни. И сам так жил. Шел по тротуару, к тому же – по своей привычке! – подальше от бордюра. Чтобы, мол, террористы не захватили. Под самой стеночкой пробирался. А тут вдруг на проезжей части какой-то автомобиль потерял управление. Прямо из третьего ряда пошел наискось к тротуару, никого не задел, перескочил бордюр и… Словом, как Валентин шел под стенкой, так его по стене и протащило. Чудо, что еще жил, пока везли до больницы. Все-таки йога что-то дает… Врачи головами качали! Говорят, другой бы на его месте помер сразу. А этот все что-то пытался сказать…
Трубка в моих пальцах стал тяжелее чугунной тумбы. Что-то более страшное и опасное почудилось в словах Петра, чем просто сообщение о смерти бывшего однокурсника.
– Как он… умер?
– Уже в больнице. Пока везли через весь город, еще жил, хотя его кишки лежали рядом. И когда поднимали в лифте в операционную. А потом как-то все сразу… Умер, будто свет выключили.
В его голосе послышалось что-то недосказанное. Я спросил хрипло:
– А кто его так?
– Не поверишь! Самое нелепое, за рулем был сыроед. Ну, из тех, кто ни ест мяса, как вегетарианцы, ни молока, ни сыра, ничего жареного, печеного или вареного… Словом, только натуральное, сырое, как наши древние предки, к тому же без мяса, рыбы… только травки! Наверное, от такой замечательной пищи с ним что-то и стряслось. То ли с сердцем, то ли в глазах потемнело.
– Он так и говорит?
Голос Петра стал тише, в нем слышалось глубокое презрение:
– Да всякое лепечет. Верить ли? Что-то такое мелкое, трусливенькое. Клянется, что ехал как всегда. Вдруг, мол, не то руль внезапно дернулся, не то под колесо что-то попало… Не успел сообразить, как автомобиль уже на тротуаре… Тряхнуло, грохнуло, проскрежетал по стене. Он даже не сразу врубился, что человека сшиб.
В комнате потемнело, я чувствовал как будто осыпало по голой коже снегом. Страшновато.
– А что, – сказал я чужим голосом, – пытался сказать Валентин?
В трубке хмыкнуло:
– Да кто слушал? Напротив, ему говорили, чтобы молчал, при таких ранах нельзя даже губами двигать. Вкололи что-то снотворное или антишоковое, не знаю… Ну, чтобы помалчивал, дал организму дожить до больницы, а так уже спасут.
– Не дали сказать?
Голос Петра был угрюмый:
– Не дали. Хотя, наверное, зря. Почему-то принято считать, что умирающий может сказать что-то особенно важное. Он как бы уже видит Ту Сторону. Я сам как-то собирал последние слова великих… Получился красивый венигрет, вроде: и ты, Брут?.. Света, больше света!.. За Родину, за Сталина!.. Люди, я любил вас… Пет, не больно…
Он что-то говорил еще, цитаты так и сыпались, но я не слушал. Что мне слова великих этой крохотной планеты, мне бы услышать, что старался выговорить разбитым ртом Валентин!
