***
Лимнада нырнула, потом спустя несколько секунд вынырнула уже у дальнего края трясины. Лицо у нее было совсем печально.
– Я бы поплакала по вас, у людей подсмотрела, да плакать не умею.
– Как звать-то тебя, кудрявая? – спросил Такэда.
– Глая. – Девушка сделала жест, как бы отталкивая кого-то, и тихо, без всплеска, ушла под воду.
Путешественники переглянулись.
– Ох и умеешь ты производить впечатление на баб, – сказал Такэда завистливо. – Если уж эта зеленокожая загляделась!
Сухов рассмеялся, но не слишком весело. Он не знал, кому верить, старику с филином или зеленоволосой девчонке с ногами лягушки. А интуиция молчала.
– Эх, забыл у нее спросить об этих подземных стрелах! – в сердцах топнул ногой Такэда. Подошел к камню, потрогал надпись пальцем. – Жаль, что наш лингвер не видит ничего, он бы перевел.
Никита очнулся, подумав: если бы Праселк был из группы обеспечения Семерых, он говорил бы и действовал иначе. А главное, у зеленокожей лимнады по имени Глая были очень бесхитростные глаза. Живые и испуганные.
– Слышишь, профессор, – сказал Сухов, направляясь в обход камня. – Я плохо знаю фольклор. Кто такие хрипуша и трясея?
– Хрипуша, вероятно… э-э, хрипит, – любезно поделился знаниями Такэда, – а трясея… э-э, значит, трясет.
– Не знаешь, – констатировал Никита. – А Сол-разбойник с сыновьями?
– Про сыновей ничего сказать не могу, а вот сам разбойник – это, скорей всего, Соловей. Все-таки русские былины насчет всей здешней колдовской камарильи говорили правду.
Они углубились в чащу леса, мрачного и темного, без единого птичьего крика или стука дятла. И снова атмосфера чужого мира заставила их почувствовать страх и застарелую боль этих мест, идти медленней и говорить тише. Бывший тракт зарос лесом практически весь, ничто уже не напоминало о его существовании. Лищь однажды путешественники набрели на скелет лошади, да нашли черную стрелу без наконечника, протыкавшую метровый ствол сосны на высоте человеческого роста.
Пройдя с километр, уперлись в другое болото, повернули вдоль него и вскоре вышли на край поляны с высокой, до колен, травой.
Посреди поляны стояла не избушка на курьих ножках, как ожидали друзья, невольно подгонявшие читанные в детстве сказки под реальность, а могучая изба, сложенная из гигантских, не менее полутора метров в диаметре, серых, замшелых бревен. Изба была покрыта двускатной крышей, сбитой из половинок менее толстых бревен, и протыкала ее странная труба, похожая на морщинистый пень.
Путники обошли роляну кругом, но ни в одной из стен избы не заметили ни окна, ни двери, как впрочем, не увидели и тропинки, соединявшей избу с миром вокруг. Строение казалось своеобразным памятником неолитической архитектуры, реликтовым объектом поклонения, но никак не жилищем, и тем не менее веяло от него живым духом, духом недобрым и угрюмым.
– Ох чую, съеденному быть! – поежился Такэда.
– Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! – прокричал вдруг Никита, напугав Толю.
– Дом-дом-дом, – ответило эхо и не успело смолкнуть, как с длинным скрипом в стене, напротив которой стояли люди, появи лась дверь! Вернее, дверной проем. Впечатление было такое, будт" часть бревен испарилась, растаяла, причем неровно – вверху уже внизу шире.
– Гляди-ка, действует! – поразился Толя.
В глухой черноте образовавшегося входа что-то зашевелилось и на порог выполз тщедушный некто. Старик не старик, но двигало; он по-стариковски неловко, медленно, спотыкаясь, держась за сте ны. Сначала друзьям показалось, что он пятится задом, однаю вглядевшись, они поняли, что у старика ростом с карлика или гнома нет лица. То есть голова его заросла волосами со всех сторон.
– Что за скоки да голки? – проскрипел он. – Никого нет дома. – Как и чем он говорил – было загадкой.
– А ты разве не дома? – прищурился Никита.
– Ась? – Сунул старик руку к огромному острому уху, заросшему седым пухом.
– Пень глухой, – проворчал Такэда. – Домовой, что ли?
Существо мелко закивало.
– Челядин есть, а тиуна нету. А вы кто будете? Почто шумите?
– Ты нас в дом пусти, да баньку истопи, да накорми, напои, а тогда и спрашивай.
– Не хами, – тихонько одернул Сухова Такэда. – Кто ж пусти после таких претензий?
– Это обычная формула сказки, – так же тихо отозвало Никита. – В принципе, действовать надо только так, смело до нагло сти, сказители не ошибались, передавая поведение фольклорны героев.
– Эт мы могем, – снова закивал старичок, блеснув вдруг внимательным глазом под волосами на лице. – Проходите, люди добрые, если сможете.
– Разрыв-трава, – напомнил Толя слова болотной нимфы.
– Ничего она нам не сделает, прикажи только своему Сусаноо усилить защиту ног. Хотя вряд ли в этом есть необходимость. – Никита имел в виду приказ; диморфанты и сами знали, что им нужно делать.
Сухов первым направился к избе по высокой траве, которая заволновалась, стала хватать человека за зеркально блестящие сапоги, в которые превратилась нижняя часть существа-скафандра, но бессильно опала, вырываемая с корнями. Такэда шагнул на поляну, с любопытством понаблюдал за действиями травы, такой мягкой и нежной на вид, хотел высказать Сухову свои соображения, и в это время с неба послышался шипящий свист.
Какая-то тень мелькнула над избой, метнулась вниз, к людям.
Никита разглядел раскаленную докрасна ступу, а в ней уже знакомую фигуру в меховой дохе, с филином на плече и с посохом в руке.
– Праселк? – омрачился Толя.
Но это оказался не колдун Праселк, встретивший их на тропе.
Ступа с глухим стоном ударилась о землю, окуталась дымом и почти сразу же остыла. На замерших людей смотрела суровая седая старуха с мохнатыми бровями и хищным крючковатым носом.
Она так здорово походила на Праселка, что тот вполне мог быть ей если и не братом, то родственником уж точно.
– Фу! – сказала старуха хриплым мужским голосом. – Никак витязским духом запахло.
– А в книгах баба Яга говорит "русским" духом, – негромко ввернул Такэда, поклонился. – Добрый день, бабушка Ягойой.
Никита сделал то же самое. У него вдруг сильно задергало плечо, до боли, сердце дало сбой и вдобавок ко всему в голове зазвенело, как от удара по уху. Показалось, будто у хозяйки ступы три головы.
Правда, наваждение тут же прошло, но было ясно, что старуха опыталась его прощупать в пси-диапазоне! И ей это почти удалось, несмотря на своевременную защиту диморфанта!
На коричнево-сером морщинистом лице Ягойой отразилось разочарование, разбавленное каплей уважения.
– Вижу, гости вы непростые. Что ж, заходите в избу, покалякаем.
Ступа со старухой метнулась в дверь, сшибла заросшего сторожа и исчезла.
– Не верю я, что Она нам поможет, – ровным голосом проговорил Такэда. – Кстати, заметил? – она горбатая.
Никита молча подтолкнул его ко входу.
Они сидели за огромным деревянным столом и глядели, как старуха Ягойой колдовала у гигантской русской печи, доставая оттуда разнокалиберную снедь. Домовой с заросшим лицом, которого старуха называла Жива, относясь к нему безлично, как к предмету обихода, постанывая, носил блюда и расставлял по столу.
Перед тем, как сесть трапезничать, гости умылись над лоханью, сливая на руки друг другу из красивого ковша с ручкой в форме Медвежьей лапы, и вытерлись полотенцем, которое хозяйка назвала "убрус". Глянув на их модные костюмы, она проворчала:
– Переоделись бы в домашнее, а то за версту чужаками несет. "Домашнего" ничего, однако, не дала, хотя в углу громадной горницы-комнаты, сочетавшей приметы прихожей и гостиной, несмотря на имевшиеся в избе сени, стоял такой же великанский разверстый сундук с одеждой.
Горница казалась такой огромной, что в ней можно было играть в хоккей. Кроме сундука, стола и печи, занимавшей треть пространства, в ней стояла кровать-лежанка величиной в две земных двухспальных, с горой подушек, еще один сундук поменьше, окованный железными полосами, деревянный шкаф без дверок, с посудой, бадья с водой и лохань, две скамьи и столец – большое деревянное кресло с резной спинкой и ручками в форме все тех же медвежьих лап.
В горнице было светло, как днем, хотя ни свечей, ни лучин, ни тем более электрических ламп гости не заметили. Казалось, светился сам воздух, причем избирательно: в углах и у сундука с металлическими полосами стыла темнота.
Потолок, сколоченный из грубо обработанных досок, нависал над головой метрах в четырех, и Никита подумал, что изба изнутри гораздо больше, чем кажется снаружи, хотя и внешне впечатляет.
Точно такое же ощущение внушал и дома Зу-л-Кифла, что говорило о некоем родстве строений, магическом родстве. Ягойой была если и не магом в полном смысле этого слова, то ведьмой, колдуньей с высоким уровнем воздействия.
– Мовницу истопи, – приказала старуха слуге, подразумевая баню, но гости твердо отказались мыться, не желая рисковать.
Ягойой их поняла, насмешливо сверкнув глазами, и настаивать не стала, но увидев у Никиты перстень, изменилась в лице.
– Я так и чуяла, что у вас оберега! Спаси и помилуй! Кто дал-то? Уж не Яросвет ли?
– А кто такой Яросвет? – простодушно спросил Такэда.
– Будто не знаете. – Настроение у бабы Яги, не слишком схожей с образом из русских сказок, упало, и она принялась яростно орудовать у печи, то и дело пихая бедного Живу то в бок, то в спину.
Смотрелась она, во-первых, вовсе не дряхлой старухой, жаждущей сожрать любого, кто попадется. Высокая, статная, одетая в длинную цветастую поневу и пушистую кофту, с аккуратно уложенными седыми волосами, она выглядела бы даже привлекательной, если бы не горб и не крючковатый нос, а также слишком глубоко посаженные глаза, в которых иногда вспыхивал мрачный черный огонь.
Никита было подумают, уж не наложено и на нее заклятие, как на Тааль, бывшую жену Вуккуба, из-за ее участия в Битве на стороне сил Люцифера, но спросить у самой Ягойой не решился.
Перед едой Жива налил гостям в деревянные кубки белого кваса, сваренного на меду, и оба, отведав напитка после сигнала эрцхаора "все в порядке", едва не окосели. Хотя алкоголя в напитке не чувствовалось, голова от него закружилась, как от стакана шампанского.
– Ощущение такое, будто голова – прямое продолжение желудка! тихонько пожаловался Никита Такэде.
– Алкоголик ты, Сухов, – заявил Толя. – Те тоже от запаха балдеют. Однако, признаться, и я поплыл. Может быть, она специально в квас чего-то подмешала?
– Индикатор дал бы знать.
– Тогда давай быстренько заедать.
На первое оказалась ботвинья, единственным недостатком которой было отсутствие соли. На второе ели пироги с вязигой – жилами из хребта если и не осетра, то какой-то другой подобной ему рыбы, разваренными в студенистую прозрачную массу и придающими пирогам сочность и изумительный вкус, а также блины с вареньем. Варенье было подано разных сортов: из морошки, ежевики, черники, земляники и брусники, и глядя, как гости уплетают блины, Ягойой заметно подобрела.
Сидела она на своем "княжеском" кресле-стольце прямо и неподвижно, разглядывая едоков по очереди, и не произнесла ни слова, пока те не насытились. Лишь когда они запили обед калиновым морсом, Ягойой наконец перестала сверлить их взглядом.
Небрежно махнув посохом-клюкой, она длинной чередой отправила всю посуду со стола прямо в печь, очистив таким образом стол, а Живу той же клюкой пихнула в угол, где он забился в лежавшие грудой овчины.
– А теперь, гости незваные, рассказывайте свою байку, что вас сюда занесло.
И столько было силы в ее голосе, что Никита, сам того не ожидая, выложил почти всю свою историю, не отвечая на пинки встревоженного такой откровенностью Такэды.
Ягойой реагировала на рассказ сдержанно, только однажды прервав собеседника, да и то для того лишь, чтобы сбить со стола громадного – с палец – таракана. Затем кликнула слугу:
– Сходи-ка в медушу.
Жива исчез и вскоре принес из сеней сулею – сосуд с горлышком, в котором оказался вареный мед. Выпив литровую кружку напитка и не предложив гостям, старуха прогундосила:
– До чего же бесхитростный вы народ, витязи. Подставил меня братец, нечего сказать. А я хотела полакомить вами Горынчиша.
Друзья переглянулись. Старуха усмехнулась.
– Не пужайтесь, я токмо с виду страшная. Гайда за мной в бретьяницу, братие.
Бретьяница оказалась кладовой позади печи, причем таких же размеров, что и горница. Такэда, увидев ее, покачал головой, подумав, как и Никита, о неравенстве измерении внешнего и внутреннего объемов избы. Забита была кладовая всякой всячиной от мехов, одежды и мягкой рухляди до деревянных бадей, бочек, скамеек и отрезков серых труб, в которых с трудом угадывались ступы в рост человека.
– Выбирайте и надевайте. – Старуха вытащила из кучи серый плащ с муаровым зеленоватым рисунком, похожий на змеиную шкуру, второй плащ – с застежкой на плече и нечто вроде стеганого ватного тулупа без воротника. Вот корзно, коц и ферязь можете забирать все.
– Нам не надо, спасибо, – "- покачал головой Никита.
– Даю – бери! – осердилась Ягойой. – Не простая, одёжа-то, в ней по болотам ходить можно, а земля здесь – сплошные болотины да ямы.
Из груды всяческой домашней утвари она вытащила короткое, блестящее, как тусклое серебро, копье, протянула Такэде:
– Держи оскеп, меченоша, с ним на любого волкодлака идти можно.
Старуха повернулась к груде ступ, ударила по ним клюкой.
Длинная змеистая фиолетово-розовая молния оплела серые стволы. запахло озоном. Ступы рассыпались, одна из них покрылась светящимися пятнами, словно изморозью, зашевелилась, встала на торец, но тут внутри нее проскочила малиновая искра, и ступа, задымив, упала назад.
– КЗ, – прокомментировал Такэда с тихим ехидством.
– Замерзли, – проворчала Ягойой. – Давно я их не кормила.
Ладно, я вам свою уступлю, доберетесь – отпустите, сама дорогу найдет.
– Да не надо, мы и так доберемся, – попытался запротестовать Никита, не слишком обрадованный перспективой полета в ступе, но его не послушали.
На воле царил вечер.
Выйдя из избы, старуха безмолвно позвала кого-то – Сухов почуял пси-импульс, – и с шипением и треском из трубы над крышей избы вылетела ступа, спикировала к ногам хозяйки. Диаметр ее был не менее полуметра, а высота по грудь даже высокому Никите.
– Влезайте.
– Но я же не… – Сухов беспомощно оглянулся на Толю.
– Чего зря ноги бить, – рассудил тот, – если можно использовать бесплатный транспорт. А управлять ею, наверное, просто: сказал, куда тебе надо, и отдыхай. Не так ли, бабушка?
– Так, разумник, – отрезала Ягойой.
Сухов, сраженный доводом, повиновался. За ним в ступу влез и посмеивающийся Такэда.
– Скоро ночь, – сказала старуха, – и ориентироваться будете на Прикол-звезду. Вот вам снедь на дорогу – Она подала принесенный Живой узелок. – За Огнь-рекой будет городок Переяславец, там не останавливайтесь, гоните лытарь дальше, по-над болотом вправоручь, да на оберегу поглядывайте. – Ягойой кинула вспыхнувший взгляд на перстень эрцхаора. – Домчитесь до Древлянска – по Детинцу узнаете, маковки светятся, – оставите лытарь в дубраве; а дальше уж сами. Ищите Яросвета., только он вам и поможет с мечом. Правда, есть тут одно место, где оружия много, выбрать можно любое.
– Что за место?
– Дикое поле. На Чертовом Кладбище были, небось? Вот за ним и простирается Дикое поле, почитай-до Огнь-реки. Но я бы не советовала вам завертать туда. Стерегут то поле в шесть глаз.
– Посмотрим, – сказал Никита. Замялся, не решаясь выскаказать какую-то мысль. Потом все же осмелился. – А ведь вы хаббардианка, Ягойой.
Глаза старухи мрачно вспыхнули, челюсть ушла назад, отчего она стала похожа на жуткую птицу, но тут же лицо успокоилось, приобрело суровое и строгое выражение.
– А ты, вопреки наговорам братца, настоящий Посланник, витязь. Не побоялся рассказать мне всю правду. Если бы не доверился – гореть бы тебе в ложнице… али в Огчь-реке! Ну отправляйтесь.
– Простите, – заторопился Такэда, – а кто братец-то ваш?
Не Праселк, случайно?
– Какой еще Праселк? Мних али орд? Я многих Праселков знаю, а брат мой – Хуббат. Встречали такого?
– Встречали, – глухо ответил Сухов.
– Берегитесь его, он не токмо тысяцкий из свиты таксиархон, но и хлад.
– Бесчувственный, – неуверенно перевел слово лингвер.
– Вперед! – скомандовал Никита, и ступа, испустив днищем сноп оранжевых искр, рванулась вверх.
– Помоги вам Тригла! – донеслось с поляны.
Летели уже час, в полной темноте.
Лес внизу, без единого огонька и проблеска света, затаился и молчал, провожая полет колдовского аппарата сотней враждебных или равнодушных глаз. Облака разошлись, и взору открылось угольно-черное звездное небо, на котором нельзя было отыскать ни одного знакомого созвездия. Низко над горизонтом сияла яркая красная звезда, заменявшая Полярную Прикол-звезда, – и азгляд ее был мрачен и угрожающ. Впрочем, путешественники уже поняли, почему край этот неуютен, дик и зловещ, источает ненависть и угрозу: на них продолжало действовать пси-поле близкого Чергова Кладбища с могилами демонов.
Кладбище они облетели стороной, невольно прижимаясь друг к Другу спинами. Стоять в ступе было неудобно, к тому же края ее стали горячими, задымили; запахло окалиной.
– Аппарат явно перегружен, – заметил Такэда. – Зря не попросили парашюты.
Никита мысленно приказал ступе увеличить скорость, но летающая диковина не отозвалась, она действительно работала на пределе. Если бы не диморфанты, закрывшие головы людей прозрачными колпаками, путешественники давно замерзли бы.
Мрачные башни – могильники Чертова Кладбища – ушли вправо и назад, ступа снова повернула на траверс Прикол-звезды.
Под ней развернулась смутно угадываемая холмистая равнина с островками леса и болотными марями, кое-где отсвечивающими в свете звезд зеркалами воды. Никита заметил внизу по ходу движения какие-то странные образования – скалы не скалы, сооружения не сооружения, – снизился, чтобы разглядеть их получше, и в этот момент ступа содрогнулась от сильнейшего удара снизу.
Седоки едва не повылетали за борт, хватаясь за края ступы и обжигая руки. Что-то затрещало, с боков аппарата посыпались искры, эн накренился и с визгом и воем понесся вниз, к земле.
Их спасло то, что летели они достаточно низко, на высоте ле более тридцати метров, и упали прямо на моховую подушку небольшого болотца. Кубарем выкатившись из ступы на берег болотца, они разом оглянулись назад и, прежде чем ступа затонула в прорванной ею трясине, увидели в раскаленном докрасна днище аппарата длинную черную стрелу толщиной с руку. Зашипев, ступа ушла под воду, увлекая за собой стрелу.
– М-да! – задумчиво сказал Такэда. – Стрелок был отменно меткий. Попасть ночью в летящий и почти невидимый на фоне неба предмет диаметром в полметра – все равно, что плевком поразить летящую стрекозу. Далеко мы успели улететь?
– Километров сорок, не больше. До Огнь-реки еще столько же, а упали мы, наверное, на край Дикого поля, о котором говорила Ягойой.
– Ты хорошо видишь в темноте?
– Почти как днем.
– Тогда пошли пешком.
– Не спеши. – Никита встал, поправил плащ, огляделся, прислушиваясь больше к себе, чем к звукам вокруг, и махнул рукой. – Давай в ту сторону.
– Там же болото!
– Вот и проверим свойства плащей. Баба Яга говорила, что в них можно ходить по болотам. Потом вылезем на холм и заночуем. Есть у меня одна мысль…
– Вооружиться на Диком поле?
– Угадал, телепат…
Они осторожно двинулись по упругой поверхности мхов, покрывающих болотце, к его центру, затянутому ряской и водорослями, и вскоре убедились, что их держит не только мох, но и грязевая трясина! Плащи Ягойой не то уменьшали вес владельцев, не то увеличивали поверхностное натяжение воды – по прикидкам Такэды, привыкшего все анализировать и. объяснять хотя бы для себя.
Но, главное, плащи действовали.
Выбравшись из болота и взойдя на ближайший холм, путники залегли в кустах, на сухих подушках все того же пушистого мха, и стали дожидаться утра. Обоим хотелось спать, но память продолжала прокручивать события прошедшего дня, и призывала к осторожности, хотя в "скафандрах" диморфантов им был не страшен никакой зверь.
– Если Яга хаббардианка и сестра Хуббата, – завел разговор Толя о том, что его мучило, – то она сестра и Вуккубу.
– Логично, – согласился Сухов, думавший о своем.
– Но если Хуббат – триглав, то и Вуккуб тоже?
– Логично.
– Жаль. Мне он нравится с одной головой. Но тогда и Ягойой, то есть Баба Яга, триглав? Горб ее помнишь? Там, наверное, она и прячет остальные головы.
– К чему ты клонишь?
– Да так, рассуждаю. Прослеживается интересная схема злых сил: и баба Яга, и ее братья, и Змей Горыныч – олицетворение зла в русском фольклоре, все они трехголовые монстры. Понимаешь?
– Не понимаю. Ну и что?.
– Я и сам пока толком не понимаю. Только уж очень подозрительно, что зло – трехлико. Кстати, и Соловей-разбойник здесь не одинок, с сыновьями своими тоже троицу образует.
– Не вижу связи. Троица бывает и добрая, положительная.
Спи, утро вечера мудренее, я пока покараулю.
Такэда затих.
Оба уснули почти тотчас же и не заметили, как из-под пня неподалеку вылез маленький человечек, заросший шерстью по глаза, величиной с два кулака, и утащил их узелок с едой.
Наутро первым, что у них исчезла снедь бабы Яги, спохватился Такэда. Причина пропажи выяснилась тут же: из-под пня, в небольшой норе торчал край платка, в который были завернуты пироги.
Никита вытащил платок, нагнулся и проговорил в нору:
– Вылезай, не то заколдую.
С минуту было тихо, потом послышался шорох, и перед глазами удивленных путников предстала маленькая, лысая, опушенная сероседым пухом, головка с глазами-бусинками, широким – до ушей – носом, с бородой и усами, скрывающими рот.
– Лопни мои глаза – гном! – тихонько, прошептал Такэда.
– Вылезай, вылезай, – отступил на шаг Сухов.
– А колдовать не будешь? – неожиданно хриплым басом спросила кроха.
– Не буду, – засмеялся Никита. Сел на мох напротив пня, поджав ноги. – К-то будешь-то?
– Лесовик я, Жива. – Гном выполз наружу, похожий на постаревшего и поседевшего мохнатого Чебурашку.
Путешественники переглянулись.
– Жива, говоришь? А тот Жива, что у Ягойой ютится, не родственник тебе?
– Брательник старшой.
Такэда фыркнул.
– По-моему, они все тут в родстве, хаббардианцы замаскированные.
– Не-е, – застеснялся лесовик, – не хабдерьянцы мы, лес бережем, чистим, расколдовываем.
– Как это?
Человечек наставил ручонку на мухомор, выглядывавший из-под мха на краю поляны, и тот вдруг лопнул бурым облачком дыма.
Запахло горелым.
– Нежить-ухо, – пояснил лесовик. – Землю ест и рямит.
– Заболачивает, – шепнул Лингвер. – От слова рям – болото с-порослью.
– Не наше оно, – продолжал Жива, – гиблое, все время пищит и струнит, и бухает, жить не дает.
– Струнит? – Такэда посмотрел на Сухова. – Не слишком вразумительно.
– Эта "нежить-ухо" связана с Чертовым Кладбищем, – нахмурился Никита. – Видимо, рождена демонической радиацией. По сути, подслушивающее устройство демонов и одновременно эффектор, разъедающий трехмерность. Вот почему здесь так много болот.
А лесовики с ними борются, в меру своих сил, конечно. Интересно, кто их оставил и как давно? И много вас. Жив-то? – обратился танцор к лесовику.
– Не-е, – сожалеюще ответил старичок, – совсем мало осталось, дюжины две на Порубежье. Померли все, старые, а юноты нету.
– Кто же вы, откуда взялись?
Лесовик вздохнул совсем по-человечески, провел ладошкой по лысине.
– Забытые мы, никому не нужны…
– "Мы – забытые следы чьей-то глубины", – негромко продекламировал Такэда. – Есть у Блока такие строки: "Зачумленный сон воды. Ржавчина волны. Мы – забытые следы чьей-то глубины".
Да-а, повеселилась здесь свита Люцифера, много зла оставила в наследство Руси. Видно, и маг, к которому нас направили, не справляется. Вовремя ты здесь появился, Посланник.
– Ас? – подался вперед лесовичок, подставив к уху ладошку. – Не ослышался я, часом? Ты Посланник будешь?
– Он самый, – подтвердил Толя.
– Ой, радость-то какая! – Старичок вдруг заплакал и засмеялся одновременно, клубком прокатился по земле, не шевельнув ни одной травинки, и скрылся в своей норе.
– Вот не чаял дожить, – донеслось оттуда, и все стихло.
– Псих, – сказал Такэда, встретив взгляд Сухова. – И ворюга.
– Не обижай маленьких, – покачал головой тот. – Они слишком долго ждали перемен, не в силах совладать с деструкцией пространства собственноручно.
– Все равно он не воспитан. Хотя лично мне симпатичен.
Что теперь есть будем?
Из норы донеслись скрипы, шуршание и пыхтение, и на свет появился Жива задом наперед. Он тащил какую-то белую, с зеленой полосой и черным клеймом "НЗ" коробку. Глянул снизу вверх на застывших в столбняке землян.
– Вот, возьмите, пригодится, небось.
– Лопни мои глаза! – просипел Такэда. – Это же блок НЗ!
Точно такой же, что дал нам Истуутука. Где ты его взял, воришка?
– Нашел, – хихикнул старичок. – До вас тут гости шастали, что-то искали, голые, как моя лысина, тальке кожа голубая. Но добрые, сами вот дали. – Жива взмахнул ручками и исчез, добавив из норы на прощание: – Вот обрадуется… е-ет.
– Что еще за "еет"?
– Яросвет, – догадался Никита. – И Ягойой послала нас к нему. Что ж, будем искать Яросвета. А пока неплохо бы все-таки вооружиться. Это хорошо, что у нас есть помощники, но не дремлют и враги. Чувствую их приближение, но где они, кто и сколько – разобрать не могу.
– Так колдани, чтобы мы оказались в столице, или свяжись с этим Яросветом телепатически.
– Ты мне это уже предлагал, а я уже пробовал. Не выходит.
Весть не включается, канал закрыт. Поэтому и надо вооружаться, пока Путь Меча не закончится.
