***
Друзья умылись в ручейке неподалеку от дороги, успели пройти с километр, пока окончательно не стемнело, и устроились на ночлег в сосняке, приказав диморфантам стеречь каждый шорох и будить хозяев при любой явной и неявной опасности.
Река была как река: широкая, метров двести, и глубокая, с медленным течением, прозрачная, почти без водорослей и пятен цветения; ничто не говорило о причихах, позволявших дать ей название – Огнь-река. Веяло от нее прохладой и спокойствием. Но аборигены не присваивали названия зря, всегда привязывая их к конкретным свойствам объекта или чертам характера, если речь шла о человеке.
Не могли они ошибиться и в данном случае.
Приглядевшись повнимательнее к реке, Никита вдруг сделал неожиданное открытие: вода в реке текла в обе стороны сразу! То есть точно по ее середине проходила невидимая граница, по сторонам которой течение действительно было направлено в противоположные стороны.
– По-моему, ты прав, – заявил Такэда, понаблюдав за гладью реки, и сел на взгорок, вытянув ноги.
В поход они вышли еще на рассвете, проспав часов семь "аки младенцы", но к реке дошли без особых приключений только к полудню, изрядно устав.
– Как будем переправляться?
Никита не ответил, бросая в воду камешки и наблюдая, как они мгновенно тонут. Поразмыслив, он сорвал травинку, опустил на воду и с удивлением убедился в том, что травинка утонула так же быстро, как и камень. Та же участь постигла и сухую ветку и кусочек древесной коры: вода не держала на себе даже пушинки!
– Вряд ли нам помогут переправиться и плащи Ягойой, – хмыкнул Толя, заинтересованно следя за манипуляциями танцора. – Река – не болото, да еще с такими свойствами. Может быть, это и не вода вовсе, а какая-то сверхтекучая жидкость?
– Пахнет, как вода. – Никита окунул палец в воду, глянул на эрцхаор и лизнул палец. – И вкус, как у воды, но очень холодная.
Он подумал и прилег рядом с инженером.
– Знаешь, меня давно мучает вопрос, – признался тот. – Почему нас до сих пор не настигли боевики ЧК? Если Праселк, или кто он там, их агент, как и эти старцы, и Ягойой, и сотня других в зоне Мировой Язвы, то ЧК давно знает, где мы.
– Праселк – не агент ЧК, ты же знаешь, а всего лишь проекция игвы Дуггура, причем вполне автономная, самостоятельная.
– Может, эти старцы – тоже чьи-то "проекции"? Квазижизнь, так сказать?
– Тральщики ЦРУ могут быть кем угодно: людьми, зверями, деревьями, механизмами, роботами, сгустками энергии, нет смысла исследовать их физическую сущность.
– Хорошо, не буду. Но если Праселк – тот, о ком нам говорили, то будь уверен: Дуггур-настоящий знает, где мы, и уже продумал, как нас уничтожить. Он должен понимать, чем грозит допущение Посланника к оружию.
Никита задумался, с неохотой признался:
– Может, ты и прав. Кстати, а чем был вооружен прежний Посланник?.
– Он не был человеком и вообще гуманоидом, поэтому аналогию подобрать к его оружию трудно. Я не могу даже назвать его: меч, копье, пистолет, лазер, знаю только, что оно останавливало абсолютно все физические процессы любого объекта, которого касалось, в том числе и движение электронов в атомах.
– Разве такое возможно?
– Много чего возможно, друг Горацио, что нами не снилось.
Как же мы все-таки переберемся на тот берег? Реку даже переплыть нельзя.
– Придется выходить из-под скорлупы. – Никита имел в виду экран диморфанта. – Хотя это риск двойного пеленга. ЦРУ по магивсплеску могут запеленговать меня в течение минуты и даже определить наши координаты в данной местности, а кто-нибудь из игв, отвечающих за контроль Веера, обнаружит меня в эйдосе.
– Тогда не рискуй.
– Попробую проделать это быстро, в "игольчатом" контакте.
Сухов уселся на землю в позе лотоса, сосредоточился, ушел в свое глубокое подсознательное "я", согласуя биоритмы, дыхание и мышление в единый поток. Плечо со звездой Вести затокало горячей пульсацией крови, чьи-то невидимые пальцы проникли в кожу, в кости черепа, сняли и то, и другое, освободили мозг, который заклубился вихристым, искрящимся, пульсирующим облаком, готовый взорваться от любой отвлекающей мысли. Звезда Вести вспыхнула на плече огнистой болью, струйкой протекла по шее, влилась в облако мозга, и тот мгновенно расширился, обнимая планету, вселенную хрона, весь Веер…
Такэда наблюдал за другом не только с любопытством, но и С изрядной долей тревоги, невольно напрягаясь сам, словно от его усилий зависел весь успех дела. Долгих четверть часа ничего не происходило – Сухов настраивал органы чувств, как музыканты оркестра – инструменты. Затем на Толю повеяло свежестью и холодом, кто-то тихонько заглянул к нему в голову, провел множеством пальчиков по нервным узлам и умчался дальше оставив после себя ощущение сдавливающей голову невидимой шапки. Такэда пошевелился, дотрагиваясь до волос, но "шапка" движений не стесняла, это было всего-навсего пси-эхо заработавшей экстрасенсорной системы Сухова.
Лицо Никиты поголубело, кожа на нем стала как бы полупрозрачной, так что обозначился тонкий рисунок вен и артерий, но и они скоро исчезли на фоне усиливающегося голубого свечения.
Длинные волосы танцора заискрились сотнями мелких разрядов, встали дыбом, образовав необычную светящуюся корону. Белки глаз тоже засветились, но розовым свечением, как и ногти на руках.
Вокруг сидящего неподаижно Сухова завертелся воздушный вихрь, вырвал с корнем траву, отбросил сухие листья, ветки и камешки, повалил Такэду. Вихрь этот стал видимым – сначала туманным столбом, затем снежным, а ледяное его дыхание ощущалось все дальше и дальше, заставляя Такэду отступать от пригорка с сидящим магом. Затем крутящийся снежно-туманный столб чуть ли не километровой высоты упал на реку, словно перерубив ее снежноледяным лезвием, и Такэда с ужасом-и суеверным восторгом увидел на глади реки двухметровой ширины ледяную дорожку, от берега до берега. Опомнился он от толчка в спину.
– За мной! – будничным тоном скомандовал Никита, пробуя лед ногой, и побежал через реку.
Толя послушно припустил следом, не успев ни удивиться, ни сообразить, что происходит. Он не помнил, как преодолел двести метров по источающей ледяной холод, синеватой, твердой дорожке.
Помнил только, что бежать было вовсе не скользко, и что ширина дорожки все время уменьшалась. Когда он взобрался на противоположный берег, от ледяной полосы оставалось всего сантиметров десять, которые растаяли через пару секунд. От "моста" не осталось и-следа.
– Ну ты даешь! – произнес Такэда, глядя на реку; вернул лицу бесстрастное выражение. – Впрочем, Посланник ты или погулять вышел?
Сухов, тоже глядевший на реку с задумчиво-отрешенным видом, только усмехнулся. Он уже не светился, но выглядел достаточно бодро, не так, как после первых сеансов выхода в сферу эйдоса, и Такэда понял, что его друг уже совсем другой человек. Да и человек ли? Паранорм. Маг! "Сусаноо, сохрани его душу!" – прошептал Толя про себя. Диморфант, отзывающийся на имя Сусаноо, встрепенулся было, но речь шла не о нем. Вслух же Толя сказал:
– Веди, колдун.
Никита молча вытянул руку в сторону начинавшейся степи. От горизонта к ним скакали даа всадника, приближаясь со сказочной быстротой.
Никита смотрел на открывшуюся взору картину и не верил глазам. Впечатление было такое, будто они вернулись в мертвый мир с кладбищем звездолетов, где их поджидал (или поджидала) Великий игва Гиибель: с холма, на котором стояли их кони, хорошо была видна узкая, но глубокая долина, зажатая длинными увалами, а в долине тесными рядами высились… космические корабли разных форм и размеров. Крайние из них заплыли грунтом почти до середины, большинство выглядело настоящей ржавой рухлядью, нго просматривались и конструкции, сверкавшие не то металлом, не то глазурованной керамикой или пластиком.
– Мать честная! – почесал затылок танцор. – Точь-в-точь – кладбище кораблей, где ждала нас Заавель… то, бишь Гиибель.
Толя – это в самом деле ракеты-звездолеты? Или моя интуиция меня подводит?
– Похоже, эти железяки когда-то летали, – осторожно проговерил Такэда. Глянул на сопровождающих. – Что это и давно ли тут обретается?
Его сосед, облаченный в полный наряд русского воина: кольчуга, шлем с бармицей, зарукавье, наручи, поножи, меч, щит, сулица, – погладил рукой холку коня, прежде чем ответить; конь под ним стоял, не шелохнувшись, в отличие от вздрагивающей караковой лошади Такэды, чувствующей на себе неземное существо – диморфанта. Звали всадника Рогдай, а его спутника Добрагаст. Оба молодых воина были посланы великим князем Мстишей Удалым специально для встречи землян на Порубежье. Вероятно, Мстише подсказал встретить их сам Яросвет, знавший о прибытии гостей и ожидавший, пока они перейдут границу Руси, чтобы удостовериться – те ли они, за кого себя выдают.
– Россечь, – сказал наконец Рогдай баском. – Обережное Городище. Сроку ему, почитай, десять веков. Раньше Городище стерег золотой полоз видите вокруг всей Россечи вал круглый? Это тело полоза, землей подзаплыло, уснул он, говорят. Теперь стережет княжеский фиан, Мстиша приказал.
– Полоз ведь змей, да? Хорош экземпляр! Километров двадцать наберется! Не тот ли Горынчищ, которому нас хотела скормить Ягойой?
– Нет, этот змей одноглавый, – сказал Никита. – И очень похож на того, что-стерег замок в нашем сне. Но размеры действительно впечатляют. Видать, хорошенькие здесь игрушки спрятаны, если такого зверя сторожить Городище оставили. Но жругров тут нет.
– Ты говоришь об этом с сожалением.
– Если бы на этой свалке нашелся жругр, мы не искали бы его в других местах.
– Значит, мечту свою оседлать жругра ты не оставил?
Сухов не ответил, и Такэда обратился к Рогдаю:
– А зачем Городище стеречь? Это же кладбище, кладбище машин… э-э, самобегающих и самолетающих повозок.
– Некоторые из них оживают, – вставил свое слово Добрагаст, похожий на первого проводника, как две капли воды: такой же русый, бородатый и усатый, голубоглазый и широкоплечий. Разве что чуть моложе и веселей. Лонись ожило чудовище с огненным глазом, выползло отсюда и на сельцо Моськва налетело, все пожгло да подавило. Хорошо, Мстиша с дружиной подоспел. Вот и стерегут.
– Да, страшненькое наследие войны, – тихо сказал Никита. – Мины да снаряды, бомбы да патроны, разве что магического происхождения. Я тоже чувствую кое-что, источники энергии, например. Значит, не все механизмы тут мертвы.
– Наверное, такие свалки есть на всех Мирах, где происходили Битва, так сказать, в Мирах Армагеддона.
– Поехали, друга, – напомнил Рогдай, не понимавший, о чем говорят гости. – Места здесь небезопасные, часто бродят кочевники или орды звероловов, да и нечисть проникает через Огнь-реку.
– Да, а почему ее назвали Огнь-рекой? – полюбопытствовал Такэда. Вода, как вода, не горит.
– А вы не заметили, что вода в реке течет в противоположные стороны? Стоит кому-нибудь перейти – не переплыть, плыть в той воде невозможно границу водораздела, как сразу человек, зверь или рыба вспыхивают, загораются. И сгорают!
– Интересно! – Познавательная страсть Такэды получила новую порцию информации. – Вероятно, воды реки имеют примеси, загорающиеся при смешении. Но почему тогда не горит, сама середина, граница водораздела?
Рогдай не ответил, тронул поводья, и его конь легко сбежал с холма на равнину. Добрагаст последовал за ним, только копыта простучали по земле: ничто не звякнуло, не громыхнуло в снаряжении воинов, хотя оба несли на себе множество доспехов и оружие.
– Толя, – сказал Никита необычным тоном, извиняющимся и одновременно решительным и мрачным, – похоже, нам пора расстаться. Дальшб тебе ходу нет.
Такэда сначала подумал, что Сухов шутит, но, глянув на его лицо, понял: заявление серьезно.
– Неужели я так надоел?
Никита поморщился.
– Я пойду в такие края, где сам могу не уцелеть, несмотря на паранормальные способности.
– Ах, вот оно что. – Такэда слегка опечалился. – Грешным делом я думаю о тебе плохо, извини. Но я пойду с тобой, пока смогу идти, а там посмотрим.
– Но это же глупо – идти на верную гибель! Зачем тебе такой риск?
– Я понимаю, – сказал Толя совсем грустно, – выглядит это действительно не очень умно, однако ты плохо знаешь японцев вообще, а меня в частности. Если ддя европейского сознания важен результат, то для японского менталитета – процесс. То есть, прежде, всего, процесс постижения, приближения к истине. В принципе, идеал не столь интересен, как путь к нему.
Никита покачал головой, задумался. Потом улыбнулся, тронул коня.
– Ты неисправим самурай. Может быть, поэтому я и терплю тебя?
Легкая усмешка тронула губы Такэды, в слове "терплю" он легко угадал другое слово – "люблю", но танцор вряд ли произнес бы его вслух. Как и он сам. В сущности, не главное – что мы говорим, главное – как мы это говорим. Не говоря уже – что думаем при этом. Надо лишь научиться видеть.
Они догнали провожатых на равнине, представляющей собой лесостепную зону умеренных широт. Пахло травами так, как нигде на Земле, что впрочем было неудивительно: видовой состав трав здесь был иным, да и намного богаче.
Истекали вторые сутки скачки от Огнь-реки вглубь Свентаны – Святой Руции – Руси, и только специальные усилия диморфантов позволили новоявленным всадникам выдержать темп и сохранить их седалища от мозолей, потертостей и прочих прелестей, ждущих неопытных кавалеристов на марше.
В первый же день пути, им пришлось сражаться с отрядом самых натуральных кентавров, вооруженных пиками и дротиками, а потом отражать наскок Диких Воев – по терминологии Рогдая, которые в общем-то были просто разбойниками, ищущими легкую добычу. Но четверо всадников оказались им не по зубам, и банда смылась, потеряв троих вояк, одетых в кожаные латы, не спасающие от мечей. В этой стычке Никита продемонстрировал свое умение драться без оружия, восхитив дружинников Мстиши, и в свою очередь впервые не в тренировочном зале, а в боевых условиях, что такое "сеча Радогора", хотя, вероятнее всего, система боя на мечах здесь называлась иначе.
Рогдай зарубил троих Диких одним мгновенным, сложным и красивым, движением меча, выхватив его из ножен в самый последний момент, когда его окружили. И остановился, подняв его над собой в знак того, что не желает проливать чужую кровь. Его поняли прекрасно, отстали от Никиты и Толи, миновали Добрагаста, держащего в обеих руках по сулице, и умчались в поле, бросив трупы товарищей.
– Восхищен! – коротко сказал Никита, подъезжая к Рогдаю. – Хотел бы и я так владеть мечом.
– Да и ты драться горазд, – ответил воин, явно польщенный похвалой. Приедем, поучимся: я у тебя, ты у меня.
Больше к ним никто не приставал, хотя Сухов чувствовал, что за ними наблюдают, причем со многих сторон. Но лишь один наблюдатель не боялся обнаружить себя – птица высоко в небе, ходившая и ходившая без устали кругами над степью.
К обеду второго дня пути они добрались до предместий какого-то селения, проехали его, провожаемые взглядами редких прохожих, и остановились на отдых на берегу глубокого ручья с водой чистой, как: слеза, и холодной до ломоты в зубах. – Спешились на пригорке с густой и короткой травой, с которого были видны леса и перелески, холмы и долины, и зеленая скатерть степи.
– Заметил, какая здесь трава? – спросил Такэда с удовольствием растянувшись во весь рост. – Чудо! Ни одного сорняка.
Сухов сел рядом, глянув машинально на эрцхаор. Перстень был теплым, а в побелевшем его камне светился зелеными линиями знак – пятиконечная звезда, такая же, что и звезда Вести на плече – знак живущего в этом мире мага. Но кроме звезды светился и знак присутствия на планете – и в хроне сил Люцифера: багровый чертик над полумесяцем. Правда, это присутствие Никита чувствовал и без индикатора, как холодное и злобное перешептывание за спиной, плюс тягостное ощущение нависшей над головой черной могильной плиты.
Дружинники достали из седельных сумок снедь: лепешки, на удивление мягкие и свежие, печеные в золе яйца, баранину в капустных листьях, пироги с ягодами и квас. Поделились с гостями. Те в свою очередь угостили воинов продуктами из НЗ, немало удивившими последних видом и вкусом.
Через прлчаса тронулись в путь.
Птица над ними продолжала кружить, и Никита подумал, уж не сам ли Яросвет "пасет" их во избежание ненужных инцидентов?
Но проверить мысль не удавалось: пси-призывы Сухова, направленные вверх, остались без ответа. Зато отозвался кто-то чужой, тяжелый грозно-равнодушный и невыносимо далекий от всего человеческого. Его прощупывающий пси-удар был так силен, что не будь диморфантов, земляне вряд ли устояли бы под натиском чужой воли, но и того, что просочилось сквозь защиту, оказалось достаточно цля "нокдауна".
Никита сопротивлялся дольше своих спутников, успев ощутить удивление и любопытство неведомого исполина, вместе с тысячью невыразимых словами эмоций, но и он впал в полуобморочное состояние, длившееся не более минуты. Чужой выяснил все, что хотел, и "выключил" свой пси-прожектор, освобождая сознание людей. Самое удивительное, что дружинники ничего не запомнили, хотя находились в шоке не менее нескольких минут.
После этого Никита решил без особой надобности в эйдосферу не выходить. До тех пор, пока не научится защищаться от более мощных мыслителей, постоянно подключенных к общему полю информации Веера.
На исходе дня всадники влились в поток повозок, других всадников и пешеходов, заполонивших "шоссе" – каменистую дорогу, ровную и утоптанную, скорее всего – специально спланированную. Это был, как сказал Рогдай, Суздальский тракт, соединявший столицу Свентаны Древлянск и города Больших Равнин: Суздаль, Полоцк, Переяславль, Старгород и Новгород. А еще через час на горизонте показались белокаменные башни и стены Детинца Древлянского Кремля. Кремль стоял на холме и был виден отовсюду издалека, в том числе из любой точки города. Башни его по форме отличались от башен московского Кремля, но все же сходство было, сходство прежде всего в исходных концепциях русского зодчества и в общих принципах градрстроительства, тем более, что Кремль строился как крепость. Теперь же это был не только функциональный комплекс защитных сооружений, устоявший от сотен набегов кочевников и армий южных и западных завоевателей, но и Прекрасный архитектурный ансамбль, образец русского искусства, не потерявшего своего значения ни в одном из миров Веера.
Однако провожатые не поехали к Кремлю. Они оставили гостей в Слободе, в предместье Древлянска с его деревянными избами, лабазами, амбарами и бараками хлебозавода и фабрик: суконной, мукомольнрй, ковровой, платяной, металлических изделий и скобяных товаров.
– Мы задание сполнили, – сказал, прощаясь, Рогдай, смущенный двусмысленным приказом своего начальства. – Нам ведено вернуться в дружину. А вы поищите пристанища на ночь, здесь вас любой примет. Коней мы тоже заберем.
Никита и Толя переглянулись, спешились.
– Страяное тут отношение к гостеприимству, – проворчал инженер. Если только это не новое испытание. – Повернулся к воинам. – А про Яросвета не слышали? Где он живет?
– Везде, – улыбнулся в усы Рогдай. – Он сам вас найдет в нужное время. Извиняйте, други, нам пора.
Дружинники уехали, забрав коней. Земляне остались стоять посреди широкой улицы, мощенной громадными деревянными плахами. Слева и справа тянулись все те же бревенчатые амбары без окон, склады и бараки, светящиеся медвяной желтизной, будто недавно срубленные. Но смолой и щепой от них не пахло, здания были возведены давно. Видимо, строители знали какой-то секрет консервации бревен, и улица не выглядела угрюмой и унылой.
Друзья не торопясь направились к центру Слободы, видимому по куполу церкви. Их обгоняли всадники, пешеходы, повозки с поклажей, по которой можно было судить о богатстве здешнего рынка. Но на перекрестке радиальной и кольцевой улиц гости узрели и нечто необычное: на гигантском возу, который тянула упряжка в шесть лошадей, мимо провезли отрубленную колоссальную, мохнатую лапу длиной метров в десять! Сопровождавшие воз стражники в кирасах и латах были хмуры и молчаливы.
Друзья долго смотрели вслед процессии, вдруг обнаружив, что никто из прохожих и проезжих почти не обращает на нее внимания.
– Значит, привыкли, – резюмировал Такэда. – Тролль или циклоп?
– Не суть важно. Главное, дружине Мстиши… или Яросвета спать не приходится. Но хорошо уже то, что она справляется со своим делом.
– Где же обитают эти великаны? В Мировой Язве? Почему же мы не встретили ни одного?
– Потому что не прошли и сотой доли периметра Язвы. Кто знает, какие твари живут там кроме тех, что мы видели.
Мимо беседующих приятелей прошла молодая и красивая женщина, окинув их любопытным взглядом. У Никиты оборвалось сердце, показалось – Ксения! Но это была не она, хотя и разлет бровей, и внимательные серые, с миндалевидным разрезом, глаза, и тонкий нос, и волосы, перехваченные лентой с изумрудами, – все было копией черт лица Ксении, Никита едва не бросился следом, но Такэда его остановил:
– Ты что, Посланник?
Сухов погас, сказал глухо:
– Показалось… – Но потом повеселел чуть, отстранил руку Толи, сосредоточился на чем-то, прислушиваясь к себе, замер на несколько мгновений и кивнул, удовлетворенный. – Пошли за ней.
– Зачем? Ты что, будешь бросаться теперь на каждую юбку?
Никита потемнел, и Такэда быстро сдал назад.
– Извини, обидеть не хотел. Но и ты не дергайся.
– Эта девушка проводит нас, куда надо. На ночлег-то все равно необходимо устраиваться, А мыслефон у нее добрый.
Незнакомка, одетая по здешней моде в длинный цветистый сарафан и сетчатую шаль, в красивых сандалиях на крохотных ногах, усмешливо оглянулась на преследователей, но не испугалась и шага не прибавила, словно знала их намерения. Она вывела путешественников на улицу жилых домов, таких живописных, украшенных резьбой, разноцветных, будто и не из дерева сделанных, а сотканных из радуги, что разинувшие рты друзья едва не упустили красавицу из виду. Она еще раз оглянулась, свернула к одному из домов, голубовато-серебристому, с пристройкой над крышей, и тотчас же из сеней на дорожку за изгородью палисадника с цветами вышел молодой парень косая сажень в плечах.
Был он рус, бородат и усат, очень сильно походил на Рогдая, но тип лица у него был другой. Да и глаза светились не голубизной, а зеленью. И чувствовалась в нем тажая обстоятельная, уверенная, гордая и великодушная сила, что Никита невольно расправил плечи и подтянулся. Показалось ему, кто-то тихо-тихо, почти неощутимо, как дыхание спящей девушки, коснулся кожи на темени, но ощущение было столь мимолетным и быстрым, что Никита тут же забыл о нем.
– Заходите, путники, – приятным раскатистым баритоном позвал парень землян, – гостями будете. Вижу, ночлег ищете?
– Как вы догадались? – с простодушным выражением лица поинтересовался Такэда.
Хозяин, одетый в просторную серую рубаху, стянутую в поясе витым ремешком, серые же, но более темные брюки и сапоги из серой замши, улыбнулся в бороду.
– Да на вас написано. Меня Данилой звать. А вас?
– Посланник, – брякнул было Никита, но тут же исправился. – Никита, я, Будимира Сухова сын. А это мой друг Тоява Такэда.
Толя поклонился.
Хозяин сделал широкий жест рукой:
– Проходите в хату.
Никита заметил, что кисти рук у него отливают зеленью, пихнул в бок Толю, но Данила перехватил его взгляд и жест, пояснил:
– Камнерез я, вот руки-то и изроблены. Да ничо, я здоровый, хвороба не берет.
Такэда, знавший сказы Бажова чуть ли не наизусть, вскинул голову, но говорить ничего при хозяин не стал.
Гостц вошли вслед за Данилой в просторные сени, заставленные сундуками и шкафами, потом в горницу и остолбенели. Их поразила не чистота и уют, не колорит и не красота интерьера (русское барокко с обилием резьбы и неожиданными пропорциями, вызывающими колоссальный эстетический эффект, по определению Такэды), а портрет той самой незнакомки, приведшей их сюда, но портрет не писанный маслом или акварелью – выполненный из полудрагоценных и драгоценных камней. Девушка была, как живая, улыбалась, и от этой улыбки на душе становилось теплее и радостнее.
Гости смотрели бы на портрет долго, если бы не раздавшийся смех: в горницу вошла давешняя красавица, успевшая сменить сара фан на обтягивающее тело платье из зеленой парчи, а сандалии и туфли без каблука из какого-то горящего, как пламя, материала.
– Нравится?
Гости кивнули, онемевшие. Данила улыбнулся добродушной и одновременно лукавой улыбкой.
– Знакомьтесь, моя жена, Лада. Названа так по имени богини браков, любви и веселья.
Такэда, искоса глянув на Никиту, поклонился, представил танцора и представился сам. Он тоже обратил внимание на поразительное сходство Лады и Ксении, но помнил и другую Ладу – Заавель, второе "я" Гиибели.
– Будем ужинать, – объявила жена камнереза. – Данило, зови гостей в трапезную. – Похоже, она не смущалась тем, что гости общаются двойными голосами. А может быть, законы здешней физики – магифизики допускали еще и не такие парадоксы и чудеса.
Никита подошел к высокому комоду из светлого дерева, украшенному инкрустациями из камня, напоминающего желтый малахит. На комоде располагалась целая коллекция удивительной красоты изящных каменных чаш, кубков, бокалов и стаканов. Некоторые из них по верху были ажурными, с орнаментом тонкого изысканного рисунка, а стенки других были столь тонки, что становились прозрачными, чуть ли не светящимися, вызывая восторг и восхищение. Ни один, из стаканов, чаш и кубков не повторял формы соседних, и все они были сделаны из разного камня, лишь два из которых Никита распознал: яшма и малахит. Остальные были незнакомы.
На втором комоде, чуть ниже первого, красовалась еще одна коллекция каменных изделий: фигурки зверей, людей, сказочных, а может быть, и реально существующих в данном мире созданий, химер и драконов. Над комодом на огромном ковре висело оружие: мечи, сабли, бердыши, дротики, копья-сулицы, кинжалы, – все с рукоятями, украшенными изумительной работы резьбой и драгоценными камнями.
– Да-а! – только и сказал за спиной Сухова Такэда, также увлеченный созерцанием.
– Ваша работа? – кивнул на комоды Никита.
– Малая толика, – погладил бороду камнерез. – Нравится?
– Более совершенных не видел! Ими можно любоваться часами, в каждом говорит душа камня.
Данила прищурился оценивающе, понял, – гость говорил не только о камне, но и о душе мастера.
– Идемте, истоплю вам баню. Потом поужинаем и побеседуем.
Процесс мытья в бане, длившийся больше часа, подействовал на гостей благотворно и расслабляюще, и они почувствовали себя как дома. Тревоги и заботы отступили на второй план, пришло ощущение полной безопасности, комфорта и спокойствия, которого они давно уже не знали.
– Сто лет не испытывал такого кайфа, – признался Никита другу, когда они блаженствовали в предбаннике, завернутые в огромные льняные полотенца.
Но еще больший кайф ожидал их в трапезной. Такого обилия вкусной и в общем-то практически незнакомой еды ни Сухов, ни Такэда в жизни своей не видели.
Спиртовых настоев и вообще алкоголя этот мир не знал, и вместо вина хозяин налил гостям вареного меда, от которого у пьющих голова оставалась ясной, но отказывали ноги. Закусывали яствами, о которых гости не имели понятия, пока хозяйка не открыла секрет: черемшой квашеной, щавелем с орехями, листьями лопуха с рыбой, репой пареной, корзиночками с сыром домашним, творогом с цветками одуванчика, морковными блинами и голубцами из подорожника.
На первое им лодали борщ по-огородничьи, рассольник и уху – на выбор. На второе – расстегаи с ливером и грибами, с аппетитно зажаренной корочкой, окорок копченый, пельмени с мясом и творогом, перец фаршированный, маринованный стахис. И запивалось все напитками из поленики, лесной ягоды с запахом ананаса, похожей на мелкую малину, а также морсом из костяники и морошки, и еще квасом из черемухи.
После ужина у гостей едва хватило сил поблагодарить хозяйку за угощение, похвалить ее искусство кулинара, а Такэда добавил:
– Никогда в жизни не едал ничего вкуснее и долго теперь не забуду.
Никита, сказавший всего два-три слова за весь обед, старался на Ладу не смотреть, но взгляд его, как магнитом, притягивался к ее лицу, то и дело сталкиваясь с ответным взглядом женщины, улыбчиво-спокойным, умным, внимательным, с лукавинкой и грустинкой, причину которой мог знать, наверное, только муж. Никита отметил этот факт для себя и вспомнил о нем, лишь когда Лада попрощалась с ними, пожелав спокойной ночи, и ушла в спальню. Однако он долго не решался задать вопрос Даниле, ведущему неторопливую беседу с Толей. Такэда, знавший обычаи многих народов, никогда сразу не заводил разговора о том, что его интересует, по его мнению, это было невежливо.
