Руфи Арлене Меррил Мак-Косленд исполнилось пятьдесят, но она выглядела лет на десять, а в хороший день и на пятнадцать моложе. Каждый в Хейвене сказал бы, что она была самым лучшим констеблем за все время существования города. Наверное потому, что ее муж командовал городской гвардией. А может, просто потому, что Руфь была Руфью. Так или иначе, Хейвену повезло, что она жила там. Она была строга, но справедлива. Она умела держать себя в руках. И она была совершенно бесстрашной.
Руфь родилась и выросла в Хейвене; она была правнучкой преподобного мистера Дональда Хартли, которому так не нравилось, что город переименовали. В 1955 году она окончила исторический факультет Мэнского университета, став третьей женщиной, обучавшейся на этом факультете за все время его существования, и сразу же после этого вышла замуж за Ральфа Мак-Косленда, закончившего факультет права. Это был высокий, сильный и по-настоящему хороший человек. Он мечтал командовать городской гвардией, потому что до этого ею командовал его отец. Руфь и Ральф любили друг друга.
Она легла в супружескую постель девственницей. Ее немного беспокоило это, но он был нежен, и она не ощутила почти никакого дискомфорта.
Они жили в огромном доме в старовикторианском стиле, состоящем из множества огромных комнат, образующих анфилады. Материально их брак был прекрасно обеспечен любящими родителями Руфи и Ральфа, и, казалось, не было никаких проблем для беспокойства.
Ральф ходил на службу, а Руфь некоторое время наслаждалась созданием семейного гнездышка, а потом увлеклась общественной деятельностью. Она упорядочила фонды местной библиотеки, активно участвовала в самых разных комитетах и фондах и даже возглавила хейвенское общество защиты животных.
Она без страха подходила к любой собаке или кошке, независимо от того, бродячие они или нет. Она не боялась заразиться никакими болезнями, а ее искреннее желание помочь почти всегда располагало к ней животных.
И лишь один раз ее укусила собака. Руфь пришла в дом человека по фамилии Моран. Хозяев дома не было. Собака бегала вокруг дома. Она завиляла хвостом, увидев входящую во двор Руфь, но, когда та протянула к собаке руку, внезапно вцепилась в нее зубами и отскочила, нацеливаясь на ногу. Руфь поторопилась покинуть двор Морана, на ходу перевязывая кровоточащую руку носовым платком. А потом…
Что бы вы сделали, если бы чья-то собака укусила вас? Пристрелили бы ее? Потребовали бы денежную компенсацию? Руфь поступила иначе. На следующий день она позвонила Морану, представилась, описала ситуацию и предложила ему… сделать добровольное пожертвование в фонд защиты животных. Мистер Моран начал возражать. Мистер Моран кричал. Мистер Моран осыпал Руфь всеми возможными оскорблениями, какие только мог изобрести. Руфь терпеливо выслушала его и спокойно сказала:
– Мистер Моран, как вы думаете, если мой адвокат передаст дело в суд, сумеет ли он доказать, что ваша собака кусала меня и раньше?
Тишина на противоположном конце линии.
– Кусала не менее двух раз?
Тишина.
– Или трех…
– Грязная сука, – с тоской в голосе выругался Моран.
– Что ж, – так же спокойно ответила Руфь, – не могу сказать, что беседа с вами доставила мне удовольствие, но все же надеюсь, что вы сделаете правильные выводы и последуете моему совету.
Мистер Моран сделал правильные выводы. Спустя неделю Руфь получила от него конверт в адрес фонда защиты животных. Внутри лежала записка и однодолларовая банкнота с большим пятном посредине, природу которого она не смогла определить. Записка гласила: "Этим я подтираю мою задницу, сука!"
Руфь взяла банкноту за уголок и отнесла в ванную. Там она окунула доллар в стиральный порошок, включила машину – и через две минуты достала из нее чистую, почти новую купюру. Прогладив ее утюгом, она положила ее в сейф, где лежали все средства фонда, и записала в канцелярскую книгу: "Б.Моран, добровольный взнос: 1 доллар".
Единственным, что омрачало ее жизнь, было отсутствие детей. После пяти лет бездетного супружества они с Ральфом обратились к специалистам. Их обследовали и сделали заключение, что они оба совершенно здоровы, посоветовав при этом не оставлять надежду.
Но Руфь так и не смогла забеременеть. Может быть, отсутствие детей и объясняло ее страсть к коллекционированию кукол. Может быть, таким образом в ней реализовывались материнские инстинкты, кто знает?
Местные дети очень любили, когда она разрешала им приходить и рассматривать коллекцию. Там были всевозможные куклы, и дети нередко уходили от Руфи в слезах, потому что нельзя было не хотеть обладать подобным сокровищем.
Девятнадцатого июля изображение Иисуса начало разговаривать с Бекки Паульсон. Девятнадцатого июля куклы Руфи Мак-Косленд в первый раз заговорили с ней.
Горожане были приятно удивлены, когда в 1974 году, через два года после смерти Ральфа Мак-Косленда, его вдова выдвинула свою кандидатуру на пост городского констебля. Вторым соискателем был парень по фамилии Мамфри, глупый и беспомощный, вызывавший у всех, кто знал его, скорее жалость, нежели раздражение. В городе он был новичком. Но он надеялся, что его шансы гораздо выше шансов Руфи уже хотя бы потому, что жители города вряд ли рискнут назначить констеблем женщину, пусть даже и с высшим образованием.
Именно это они и сделали. Руфь выиграла четыреста семью голосами против девяти. Через три недели Мамфри с женой покинули Хейвен, а Руфь приступила к исполнению своих новых обязанностей. Ей понравилась эта работа. На посту констебля она могла быть полезной своему городу, поддерживая в нем порядок. И добрые ее сограждане, сами от себя не ожидавшие, что в городе появится женщина-констебль, через два года с удивлением отметили, что порядка действительно стало больше, потому что Руфь сумела укротить даже таких отъявленных пьяниц и дебоширов, как Дел Каллам и Джо Паульсон. Иногда ей приходилось прибегать к помощи Страшилы – Батча Дугана, готового на все ради вдовы Ральфа.
Да, про нее действительно можно было сказать, что ее сердце бьется в такт ритму города, и поэтому, наверное, она одна из первых почувствовала неладное.
Все началось с головной боли и плохих снов.
Головная боль пришла с наступлением июля. Иногда она была слабой и почти незаметной, а потом в висках начинало стучать так, будто кто-то без перерыва бьет молотом по наковальне. Ночью четвертого июля ей стало настолько плохо, что она была вынуждена позвонить Кристине Мак-Кин и попросить ее заглянуть утром, чтобы в случае необходимости привести врача.
В тот же вечер она засветло легла в постель, но уже стемнело, а она все не могла уснуть. Жаркое лето. Духота. Такого жаркого лета давно не бывало, – вяло думала она.
Ей приснился фейерверк.
Только он был не красно-бело-оранжевый, он был ядовито-зеленого цвета. Он осветил все небо, и отсветы ложились на стоящие вокруг здания.
Оглянувшись по сторонам, она увидела хорошо знакомых ей людей, с которыми прожила всю свою жизнь, – Харди и Креншоу, Браунов и Дюплесси, Андерсонов и Кларендонов, – стоящих глядя в небо. Из их глаз струился зеленый свет, а рты были полуоткрыты, и она увидела, что у всех у них повыпадали зубы.
К ней повернулся Джастин Хард, обнажив в приветственной улыбке голые десны, из уголка его рта стекала слюна. Уходите, – подумала вдруг она. – Сейчас же уходите! Иначе вы все умрете!
Джастин направился к ней, и она увидела, что его лицо изменяется и становится похожим на лицо Лампкин, ее старой куклы. И все остальные люди начали превращаться в кукол. Мабел Нойес уставилась на нее фарфоровыми голубыми глазами, растянув губы в загадочной улыбке китайской куклы.
– Призраки, – прошептала Мабел… И Руфь проснулась.
Она лежала с открытыми глазами, а вокруг была темнота. Головная боль наконец-то прошла. В мозгу крутилась одна и та же мысль: Руфь, ты должна уехать отсюда прямо сейчас Не трать времени на сборы, одевайся и уезжай!
Но она не могла сделать этого.
Вместо этого она вновь закрыла глаза и через некоторое время уснула.
Когда пришло сообщение, что в доме Паульсонов произошел пожар, Руфь примчалась туда на десять минут раньше пожарной команды и размышляла о том, что начальник пожарной команды Аллисон достоин хорошей взбучки.
Потом мысли ее перескочили на другой интересующий ее момент. Дело в том, что с некоторых пор ей стали известны вещи, о которых еще неделю назад она не имела права знать. Это знание стало как бы частью ее.
И она думала об этом, потому что Хейвен изменялся и перемены не предвещали ничего хорошего.
За несколько дней до исчезновения Давида Брауна Руфь поняла, что город отстраняется от нее. Никто не плевал ей вслед, не бил окна в ее доме… но она замечала, что все чаще люди провожают ее взглядом.
Они смотрели ей вслед… смотрели и ждали..
Чего?
Она отлично знала чего: они ждали, когда она начнет "превращаться".
Между пожаром в доме Паульсонов и исчезновением Давида Брауна прошла неделя. Именно тогда с Руфью и стали происходить всякие странные вещи.
Например почта.
Она получала каталоги, проспекты и циркуляры, но к ней не приходили письма. Никаких личных посланий. Так прошло три дня, и наконец она отправилась на почту. Там находилась только Ненси Восс. Руфь объяснила ей, зачем пришла, и вдруг услышала странные щелкающие звуки. Она не имела представления, что
(кроме почты для нее)
может производить такие звуки. И еще ей не нравилась эта женщина, из-за которой так много слез пролила Бекки Паульсон, и…
На улице было жарко, в помещении почты – еще жарче. Руфь обливалась потом.
– Я прослежу за твоей корреспонденцией, Руфь, – улыбнулась ей Нэнси Восс, и Руфь заметила, что половины ее зубов во рту нет.
Руфь присела к столу, чтобы заполнить бланк перевода, думая при этом: Я схожу с ума. И что это за звуки? Может, они мне мерещатся?
Вжик-вжик, вжик-вжик.
– Что это за шум? – спросила она, боясь поднять на Нэнси глаза.
– Машина, сортирующая корреспонденцию, – ответила та, помолчала и добавила:
– Но ведь ты и так знала это, верно, Руфь?
– Откуда я могла знать это, если ты ничего мне не сказала? – спросила Руфь, сделав над собой усилие, чтобы не нагрубить Нэнси. Карандаш в ее руке задрожал. Она не получает писем, потому что Нэнси Восс просто выбрасывает их. Это было частью пришедшего к ней знания. Но Руфь умела держать себя в руках и прямо и открыто встретилась с Нэнси взглядом.
Можешь жаловаться кому угодно, – говорил взгляд Руфи. – Я не боюсь таких, как ты. Можешь обсуждать меня с кем угодно, но будь готова к тому, что получишь отпор.
Нэнси моргнула и отвернулась, что-то пробормотав про большое количество работы. Она еще раз улыбнулась Руфи
(УБИРАЙСЯ ИЗ ГОРОДА, СУКА, УБИРАЙСЯ, ПОКА МЫ НЕ ЗАСТАВИЛИ ТЕБЯ УБРАТЬСЯ)
и почти вышла, когда Руфь язвительно спросила ее:
– Вы так думаете?
Нэнси не ответила на вопрос. Она дернула плечом и выскочила из зала.
Вжик-вжик-вжик.
Позади нее открылась дверь. Руфь обернулась и увидела входящую Бобби Андерсон.
– Привет, Бобби, – сказала она.
– Привет, Руфь.
(уходи отсюда, она права, уходи, пока еще можно, пока тебе еще позволяют уйти, Руфь, большинство из нас уже больны, ты здорова, уходи)
– Ты работаешь над новым романом, Бобби? – Руфь едва сумела сдержать дрожь в голосе. Слышать чужие мысли – это нехорошо, это очень плохо. Но еще хуже услышать такое от Бобби Андерсон.
(пока тебе еще позволяют уйти)
Среди всех людей она была самым добрым существом.
Я ничего не слышу, – подумала она и с радостью ухватилась за эту мысль. – Я ошиблась, вот и все.
Бобби открыла свой почтовый ящик и достала оттуда почту. Она улыбнулась, и Руфь увидела, что у нее нет одного из передних зубов.
– Лучше уезжай, Руфь, – сказала она ласково. – Садись в машину и уезжай. Разве ты не понимаешь?
Руфь выпрямилась:
– Никогда, – резко ответила она. – Это мой город. И, если ты знаешь, что здесь происходит, можешь сказать остальным, что я так просто не сдамся. У меня есть достаточно влиятельные друзья за пределами Хейвена, которые прислушаются к моим словам, если я обращусь к ним, даже если то, о чем я их попрошу, будет звучать как бред. А вот тебе должно быть стыдно. Ведь это и твой город.
Ей показалось, что Бобби на мгновение смутилась. Потом она лучезарно улыбнулась, и в этой мальчишеской озорной улыбке было что-то, что больше всего остального испугало Руфь. У этой женщины, стоящей перед ней, были глаза Бобби, она прочитала ее мысли, и это были мысли Бобби… но в улыбке не было ничего от прежней Бобби.
– Как тебе угодно, Руфь, – сказала она. – Ведь ты знаешь: все в Хейвене любят тебя. Я думаю, через недельку-другую… максимум через три… ты прекратишь сопротивляться. Я считаю, что предупредила тебя. Если решишь остаться – что ж, прекрасно. Очень скоро тебе станет… совсем хорошо.
Такого жаркого лета в истории Хейвена, пожалуй, еще не бывало. Весь городок погрузился в дремоту.
Но Руфь держалась изо всех сил. В этот полдень она тоже не спала. Она думала о Бобби Андерсон и о переменах, происшедших с нею.
Частью пришедшего к ней знания было то, что все происходящее в городе началось из-за Бобби.
Невероятно, но она отчетливо видела, как Бобби и ее друг (друга Руфь не могла себе представить, но знала, что он есть) работают по двенадцать-четырнадцать часов в день и в Хейвене становится от этого все хуже. Руфи показалось, что друг Бобби не вполне понимает, что он делает.
Как они делают, что в Хейвене становится хуже?
Она не знала; она даже не была уверена наверняка, что именно они делают. Их действия были кем-то заблокированы, причем не только для Руфи, но и для всех остальных жителей города. В свое время они все узнают.
Но это было что-то связанное с раскопками, как смогла понять Руфь. Однажды ей приснилось, что Бобби с другом выкапывают из земли какой-то металлический цилиндр диаметром десять и высотой пять футов. На его корпусе был символ "С", и Руфь, проснувшись, поняла: ей приснилась гигантская батарейка, которую эти двое выкопали из земли; батарейка, которая была больше, чем чей-нибудь сарай.
Конечно, Руфь знала, что Бобби и ее друг выкопали в лесу вовсе не батарейку. Но то, как эта штука действует… очень ее напоминало. Бобби открыла какой-то мощный источник энергии и стала его пленницей. Эта же энергия парализовала весь город. И сила ее все увеличивалась.
Ты должна бежать, – думала она. – Или остаться в стороне и ни во что не вмешиваться. Они действительно тебя любят, Руфь, но они захвачены циклоном и ничего не могут с собой поделать. Не вмешивайся, иначе они убьют тебя.
Но если она не вмешается, ее город разрушится до основания. И она разрушится вместе с ним, потому что уже ощутила на себе действие этой странной энергии.
Так что же делать?
Пока ничего. Пока нужно научиться не только слышать чужие мысли, но и передавать свои.
И она попробовала. В уме, проходя мимо кого-нибудь из знакомых, она начинала декламировать скороговорки, и через некоторое время поняла, что они слышат ее, но пока не очень хорошо, потому что их взгляды выражали по меньшей мере удивление.
Она работала, может быть, не слишком успешно, но работала. Хотя понимала, что ее в любой момент могут остановить.
В субботу ночью она решила, что подождет до четверга – ровно шестьдесят часов. Если все это будет продолжаться, она вызовет в город взвод полицейских из Дерри, которыми сейчас командует старый друг ее покойного мужа Страшила Дуган, и попросит их проверить, что происходит в лесу возле дома Бобби Андерсон.
Может быть, это не самый лучший план, но она его выполнит!
И Руфь Мак-Косленд уснула.