На радиошоу Джеффа Сайкса я увидел Дональда Шимоду таким, каким раньше не видел ни разу. Шоу началось в 21.00 и шло до полуночи. Транслировалось оно из комнатушки, заставленной проигрывателями, магнитофонами и пультами и заваленной катушками и рекламными пленками.
Сайкс открыл шоу и спросил у Дональда, нет ли ничего противозаконного в том, что мы летаем по стране на старинных самолетах и катаем пассажиров.
Было бы естественно ответить: нет, в этом нет ничего противозаконного, поскольку наши самолеты проверяются так же тщательно, как любой реактивный лайнер. Они надежнее и прочнее большинства цельнометаллических самолетов, и все, что нам требуется для полетов, – это летные права и разрешения фермеров. Но Шимода выбрал другой ответ.
– Никто не может помешать нам сделать то, что мы хотим, Джефф, – сказал он.
Это, конечно, абсолютно верно, но в этом ответе отсутствовал всякий такт, необходимый в разговоре с людьми, сидящими у своих радиоприемников и интересующимися, кто и с какой целью летает вокруг их городов на этих старых бипланах. Минуту спустя на пульте сайкса замигала лампочка.
– Нас вызывает абонент номер один, – сказал Сайкс. – говорите, мадам.
– Я в эфире?
– Да, мадам, вы в эфире. Наш гость – летчик Дональд Шимода. Говорите.
– Я хочу сказать этому парню, что не все делают, что хотят, и что кое-кому приходится работать, чтобы себя прокормить и нести на себе большую ответственность, чем этим карнавальным летунам.
– Те, кто работают, чтобы себя прокормить, делают то, что им больше всего хочется делать, – сказал Шимода, – так же, как и те, кто играет, чтобы себя прокормить.
– В писании сказано, что в поте лица своего зарабатываем мы свой хлеб насущный и в скорби едим мы его…
– Мы свободны поступать и так, если мы этого захотим.
– Делайте свое дело! Мне надоело слушать, как такие, как вы, твердят: делайте свое дело, делайте свое дело! Вы сбиваете людей с толку, и если так пойдет дальше, то они разрушат этот мир. Посмотрите, что творится с растениями, реками, океанами!
Она дала ему возможность для пятидесяти разных ответов. Он отверг их все.
– То, что мир разрушается, – это о'кэй, – сказал он. – мы можем создать тысячу миллионов других миров и выбрать из них любой. Пока людям нужны будут для жизни планеты, планеты у них будут.
Навряд ли он рассчитывал успокоить женщину своим ответом. Я смотрел на Шимоду с удивлением. Он говорил со своей точки зрения перспектив множества жизней, с точки зрения знаний, которыми мог обладать только учитель. Слушатели же, естественно, предполагали, что дискуссия касается лишь реальности действительного мира, начинающегося рождением и заканчивающегося смертью. Он знал это… Почему он этого не учел?
– Вы считаете, что все о'кэй, – продолжала женщина, – что в мире, окружающем вас, нет ни зла, ни греха? Это вас не беспокоит?
– Не за что беспокоиться, мадам. Мы видим лишь крохотную частицу целого, которую мы называем жизнью, и эта частица – фальшивка. Все находится в равновесии, без собственного на то согласия никто не страдает и никто не умирает. Никто не делает того, что ему делать не хочется. Вне того, что делает нас счастливыми и вне того, что делает нас несчастными, не существует ни добра, ни зла.
Это также не успокоило леди на том конце телефонного кабеля, но она взяла себя в руки и спокойно спросила:
– Откуда вы все это знаете? Почему вы уверены в том, что все, что вы говорите – правда?
– Я не знаю, правда ли это, – сказал он. – я верю в то, что это правда, потому что мне нравится в это верить.
Я закрыл глаза. Он мог бы сказать, что он испытал все это, и что это истина… Исцеления, чудеса, вся его жизнь подтверждала правдивость его слов. Но он не сказал этого. Почему?
– Каждый, кто когда-нибудь был кем-то, каждый, кто когда-нибудь был счастлив, каждый, кто когда бы то ни было получил дар жизни в этом мире, был божественно эгоистичной душой, живущей только для себя. Исключений нет.
Следующим позвонил мужчина.
– Эгоистичной душой! Мистер, а вы знаете, кто такой антихрист?
На секунду Шимода улыбнулся, и откинулся на спинку стула. Мне показалось, что он чуть ли не лично знаком с собеседником.
– Может быть, вы сами скажете мне, кто он такой? – сказал он.
– Христос говорил, что мы должны жить для своих собратьев. Антихрист говорит: будьте эгоистами, живите для себя, пусть остальные идут к черту в ад…
– Или к богу в рай, или еще куда-нибудь, куда бы им ни захотелось пойти.
– Вы опасный тип, вы знаете об этом, мистер? Что, если бы все вас послушались и стали бы делать то, что им захочется? Что бы тогда случилось?
– Я думаю, что тогда земля, пожалуй, была бы самой счастливой планетой в этой части галактики.
– Мистер, я не уверен в том, что мне хотелось бы, чтобы мои дети вас слушали.
– А вы спрашивали своих детей, что они хотят сделать сами?
– Если мы все свободны делать то, что мы хотим делать, тогда я свободен прийти к вам на поле со своим ружьем и разможжить вашу дурацкую голову.
– Конечно, вы свободны это сделать.
Раздался резкий звук брошенной трубки. Где-то в городе был по крайней мере один рассерженный человек. Остальные люди, недовольные нами, звонили в это время на студию. На пульте мигали все лампочки.
Все могло быть иначе. Он мог бы сказать то же самое, но по-другому, никого не разозлив. Мной овладело чувство, подобное тому, которое я испытал в Трое, когда толпа окружила его. На его месте я бы отсюда улетел, и чем скорее, тем лучше. Книга не помогла мне.
"Для того,
Чтобы жить свободно и счастливо, ты
Должен пожертвовать скукой.
Это всегда легкая жертва."
Джефф Сайкс рассказывал всем о том, кто мы такие, и о том, что наши самолеты стоят на государственном поле n 41, принадлежащем Джону Томасу, и о том, что мы ночуем у наших машин.
Я почти физически ощущал ненависть, исходящую из людей, испуганных за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня отнюдь не радовало. До конца шоу оставалось всего лишь полчаса, но все шло только к худшему.
– Вы знаете, мистер, – сказал следующий абонент, – я думаю, что вы обманщик.
– Конечно же, я обманщик, – ответил дон. – в этом мире мы все притворяемся другими личностями, которыми на самом деле не являемся. Мы не живые тела, мы не атомы, не молекулы, мы – вечные и неразрушимые идеи сути, вне зависимости от того, что бы мы сами о себе ни думали…
Если бы мне не понравились его слова, он первый бы напомнил мне о том, что я могу уйти, и он первый бы посмеялся над моими страхами перед толпой, ожидающей нас с факелами в руках в предвкушении суда линча.